Под конец Мережковский договаривается до своей излюбленной идеи: записывает обоих праведников в революционеры (в собственном понимании): «Это уже не Преобразование Реформация, а Переворот Революция. Иоахим начал её; продолжал, сам того не зная и не желая, Франциск» (2,224).
Писатель, кажется, и в Жанне дАрк видит то же, и главное для себя: «Если Дух есть Мать, то путь второго человечества, нашего, обратен пути первого: уже не от Матери к Сыну, а от Сына к Матери Духу. Вся религия Жанны религия Духа Матери» (2,262).
Но довольно. Сколько же можно об одном и том же?
В том, что свершилось, ничто не понято, не осмыслено. Дальше тишина.
2. А.Гессен, Н.Туроверов, В.Ходасевич, Г.Иванов
Можно назвать ещё одно имя: Константин Дмитриевич Бальмонт (18671942). Изломанный манерный декадент-символист, он обрёл стремление к православной духовности, резко изменился в своём миросозерцании. Близкая дружба со Шмелёвым о многом говорит.
Однако это лишь отдельные имена.
Алексей Владимирович Гессен
Алексей Владимирович Гессен«За всё это время я ни разу не встретил, не почувствовал заграницей этого всеобщего согласия, этой единодушной ненависти к большевикам, насильникам Родины. Здесь заграницей нет этого священного гнева, этой решимости никогда не уступить, никогда не примириться, не поклониться грубой силе. А там ведь это было труднее. В России голод и физические лишения, иногда угрозы самому существованию, могут заставлять идти на компромиссы, на соглашения, на уступки. Тем же, которые здесь в безопасности, в довольстве, ради выгод или из малодушия, готовы протянуть руку палачам России, нет оправдания, нет и не будет прощения»3, писал он в 1922 году (в статье Там и здесь, помещённой в Русской мысли), поражённый нравственной атмосферой, преобладавшей среди русских изгнанников. Да ведь многие же из них в своё время весьма порадели большевикам рьяно обвинять большевиков значило для них принять на себя хоть часть вины. Мужества не хватало. Да и никак не могли они одолеть прежнего, ещё партийного разделения. Здесь за рубежом столько партий и групп, свидетельствует Гессен, сколько людей в эмиграции. Редко встретишь двух человек, согласных между собой»4.
Слова не по возрасту мудрого, но жестокими испытаниями наученного Гессена останутся приговором всей российской либеральной своре, вышвырнутой в Европу, останутся навсегда:
«Ничего не поняли, ничему не научились. То, что твердили 10-20-30 лет тому назад, продолжают твердить и теперь. Зрелище воистину жалкое и смешное. Немногие только имели мужество пересмотреть прошлое, признать свои ошибки и заблуждения, большинство, вопреки разуму, здравому смыслу, очевидности, как баба из малороссийского анекдота, утопая уже до макушки в воде, высовывает пальцы над поверхностью пруда, показывая жестом: а всё-таки стрижено, стрижено, а не брито! Над полем, заросшим чертополохом и бурьяном, который сами они усердно сеяли, они утверждают, что посев был хорош, а если всходы плохи не их вина. Дьявольские шутки!»5.
Сравним с характеристикой воззрений «новой» части русской эмиграции, данной Георгием Ивановым
в 1933 году:
«Материализм и обострённое чувство иррационального. Марксизм и своеобразный романтизм. Сильная Россия и благословим судьбу за наши страдания. Отрицание христианства спасение в христианстве. Русское мессианство Интернационал. Цель оправдывает средства и непротивление злу. Достоевский, Достоевский, Достоевский Немного Толстого. Атлантида Мережковского, Ницше и Андре Жид. Пушкина не существует. Славянофилы, Леонтьев, Рудольф Штейнер, даже Елевферий Бесчисленные как пишут в анализах следы других пёстрых, перекрещивающихся, отрицающих друг друга влияний. Из этой смеси идей и чувств, страстей и систем смотрит, если хорошенько вглядеться, лицо нового русского человека»6.
Всё же в этом сумбуре ничего нового нет как будто. Это логическое продолжение «серебряного века» не более. Как «отцы» ничего не поняли, так и «дети» продолжили.
Гессен, ослабленный испытаниями лихолетья и тяготами эмигрантского существования, прожил недолго, невелико и наследие его поэтическое: два-три десятка стихов, да небольшая поэма но и это не должно оставаться в безвестности.
Лирика Гессена посвящена в основе своей событиям российской истории, прежде всего ближайшей. Так, он славит Русскую Армию, противостоявшую большевикам:
Слава светлому Воинству Крыма,
Победившему тягостный плен,
Тем, чьи очи не слепли от дыма,
Тем, чья верность не знала измен.
Тем, чья мощь под ударами крепла
И в сраженьях не гнулся чей меч,
Кто сумел и под грудою пепла
Нехладеющим сердце сберечь.
Тем, кто, преданный мукам безмерным,
Тем, кто, зноем и жаждой томим,
Оставался бестрепетно-верным
Нерушимым обетам своим.
Вам, чьи очи не слепли от дыма,
Вам, чьи жизни сгорали дотла,
Белокрылому Воинству Крыма
Хвала!
1922
Глеб Струве, давший опыт исторического обзора русской литературы в изгнании, самый полный на нынешнее время, верно заметил, что поэзия Гессена «немного отзывалась книжностью»7, но это обычно для начинающих поэтов. Подобное одолевается, если поэт искренен в своих переживаниях. Искренность Гессена несомненна, да времени оказалась нехватка.