Среди стихотворных раздумий Гессена осмысление русской истории, вызнавание в ней добрых начал, но и тех сорных плевел, которые заглушили на время посевы правды. Идеальным же историческим деятелем видится Гессену Император Александр III.
Не побоится в ржавой лужице
Сапог солдатский окунуть.
Упрётся в землю, понатужится
И выведет на верный путь.
Поэма «Горькие травы», начатая ещё в России, опубликованная посмертно в 1926 году и, по всей видимости, не завершённая, отмечена мудростью исторических прозрений, которыми была обделена либеральная интеллигенция России. Гессен развивает образ, данный в статье «Там и здесь»: русское поле, засеянное дурными заморскими семенами.
Лишь чрез долгие, долгие годы
Из земли показались ростки.
Отравили ли горькие травы,
Напоил ли их ядом песок
Только полон коварной отравы
Сладковатый и липкий их сок.
Он сулит небывалые муки
Тем, кто выпьет его невзначай,
Но не деды собрали, а внуки
С ядовитых полей урожай
И в крови их пылает отрава,
И кружит их хмельной ураган
Эх, степные да горькие травы,
Эх, лукошко заморских семян!..
Основные части поэмы соответствуют тем поколениям русских вольнодумцев, которые взращивали этот урожай. Начало «Предки». Те, кто одурманивал себя просвещенческими соблазнами.
Так сладко окунуться разом
В кристально-ясный мир Вольтера,
Где над поверженной химерой
Царит один бессмертный разум.
И результат:
Мудрых книг губительная ложь,
Лживых слов лукавое злодейство,
Дерзких мыслей ненасытный нож
Обагрили кровью площадь действа
Затем «Прадеды».
Фурье Бланки Фаланги Мастерские
Табачный дым, вино, кухонный чад
Спокойно дышит спящая Россия,
Вся ровная и белая, как плат
Тревожному восторженому взгляду
В морозной мгле сквозь смутный снежный прах
Мерещатся огни и баррикады
На сонных улицах и площадях
Как щупальцы таинственного зверя,
Вползают мутно-белые волокна
В высокие завешенные окна,
В балконные, затворенные двери.
Всё это так известно по историческим штудиям, заправленным социалистической идеологией.
Поэт одолел это самостоятельно, но без обольщения лукавыми толкованиями. В поколениях революционных борцов он видел отравителей России. Следующая часть поэмы «Деды». Террористы-убийцы, наслаждающиеся своею кровавой «охотою». И «Отцы», совершившие чёрное дело гибельной измены, превратившие Русь в «братскую могилу воспоминаний и надежд». Горькие плоды взращённого урожая достались тем, кого поэт сострадательно описал в главе «Дети», к которым и себя причислил, с которыми и сам принял муку.
Путь наш был окровавлен, тревожен и долог!
Но замкнулся проклятый, пылающий круг.
И теперь Твоих Армий последний осколок
Мы сложили оружье и стали за плуг.
И невольно вздохнёшь и промолвишь: затем ли
Напоили мы кровью родной чернозём,
Чтобы потом своим орошать эту землю,
Чтобы гнуть свою спину под чуждым ярмом
..
Дай мне сердце, как воск, и оправь его сталью,
Сделай кротким, как голубь, и сильным, как вол,
Дай увидеть за дымом, за кровью, за далью
Нерушимым и славным Твой светлый престол.
Трагические раздумья, мольба Каков же будет исход? Отчаяние безверия или твёрдое упование на свои силы и на помощь Божию?
Русь! Народ твой глумится и пляшет
После жатвы лихой охмелев
Кто-то нивы твои перепашет
Под иной благодетельный сев?
Русь! Твои ли усталые дети
Одолеют кровавый дурман?
Наши руки повисли, как плети,
И тела омертвели от ран
Но всё же эти страдальцы для поэта воинство Христово. На это и надежда, которою он завершает свои раздумья над судьбами родины.
Только сила душевная крепла,
За ударом встречая удар,
Только сердце под грудою пепла
Всё таит нехладеющий жар
Этой силой по-старому живы,
Этим жаром, как прежде, сильны,
На твои осквернённые нивы
Мы придём с наступлением весны
Верь над проклятой грешной землёю
Воссияет Христова Любовь,
Выйдет пахарь послушной сохою
Поднимать непокорную новь
Вот эта надежда дорога поэту, он жил верностью святым обетам, в них восполняя оскудевающие силы. Таков один из мотивов его лирики.
Сожжённым, опустевшим душам
Борьба с искусом всё трудней,
Но давней верности своей,
Святых обетов не нарушим
И, глядя в ночь, в глухую ночь,
Мы гордо, мы спокойно скажем:
Не поддались мы силам вражьим,
Сомненья, слабость, горечь прочь!
Благословен тот ярый пламень,
Который юность сжёг дотла,
И той дороги каждый камень,
Что нас к Распятью привела.
1924
И конечно, чувство родины становится тою поддержкою, которая помогает жить.
Всё мне снится у берега Сены,
Вспоминается Невский простор
Допущу ли себя до измены,
Заслужу ли суровый укор?!
Мелкой рябью подёрнуты лужи,
И скользит на асфальте нога
О, январские лютые стужи,
Голубые, родные снега!
Здесь закат нарумянен и розов,
Как улыбка смеющихся уст,
Но я помню Крещенских морозов
Треск, и скрип, и сверканье, и хруст.
Тают в медленной пляске снежинки,
Но я вижу почти наяву
Заметённые вьюгой тропинки
Через снежно-немую Неву.
Допущу ли себя до измены,
Заслужу ли суровый укор?!
Всё мне снится у берега Сены,
Вспоминается Невский простор.
1925
Это и поддержка, но это и боль до смертной тоски. Затерянный на дальней земле, он не мог не ощущать тягостного одиночества, уходящей в небытие жизни.