Ни друзей, ни жены, ни любовницы
Одиночество сердце ранит.
При дороге бесплодной смоковницей
Моя скудная юность вянет.
А утешение всё в одном:
Но и мне утешенье даровано,
Небывалая радость снится:
К светлой доле, живым уготованной,
Хоть в свой смертный час приобщиться.
Пусть увяли надежды напрасные,
Но над тёмными их гробами
Веет белое-синее-красное
Озарённое солнцем знамя!..
1925
Кажется, мелькнуло ему напоследок светлое чувство любви, о котором он обмолвился лирическим шедевром:
Моих стихов сквозное кружево
Я посвящаю в первый раз
И нежности, едва разбуженной,
И ласке Ваших милых глаз.
За этой ласкою случайною
Другие будут вновь и вновь,
И станет нашей общей тайною
Едва расцветшая любовь.
Я верю страсти неминуемой,
Ещё несмелой, как мечта,
Пусть эти
строки поцелуями
Вопьются в милые уста.
Бессвязный бред души разбуженной
И полюбившей в первый раз
Моих стихов сквозное кружево
Я тайно берегу для Вас.
1925
Горько видеть под этими строками обозначенную дату, ту же, что и год смерти поэта. Он явно набирал творческую силу.
Была ли то подлинная любовь? Или просто вымысел, поэтическая грёза поэту так легко воплотить желаемое в образ, столь ощутимый для мечтательной души. А далее он создаёт (можно предположить) три варианта развития этого образа. Первый, приманчивый, соединяется в его душе с идеалом духовной кротости, с достигаемым хотя бы в мечтах, а когда-то таким реальным бытием.
Но ты о детской, ясной вере
Устами чистыми молись.
И за церковную ограду
Я приведу тебя в посту,
Где встретит нас людского стада
Благой и Ласковый Пастух.
А дряхлый попик улыбнётся,
Прощая детские грехи,
Когда волос твоих коснётся
Тяжёлая епитрахиль.
Второй уход возлюбленной в Божии селения.
Молчаливая, тихая, строгая,
На закате предпраздничных дней
Проходила ты в церковь убогую
Мимо жёлтых вечерних полей.
Ты молилась смиренно и сладостно,
Замирающий слушая звон.
Был Христос в твоей жизни безрадостной,
Что лампада у тёмных икон.
И великою милостью Божьею,
Как и всякий, кто беден и сир,
У Святого Христова подножия
Обрела ты надежду и мир.
Третий лукавая измена, охлаждение, разрушение идиллии.
Я прихожу сюда, как прежде,
Быть может, только по пути,
Быть может, в горестной надежде
Неуловимое найти.
.
Но сердце в час спокойной встречи
Забьётся чаще только раз,
А после вкрадчивые речи,
Знакомый блеск лукавых глаз.
И мой пробор всё также ровен,
В душе всё те же лёд и мгла,
Всё тот же гипсовый Бетховен
Глядит из тёмного угла.
Примечательно: там, где ушла любовь, нет мысли о молитве, там атрибутом обыденной обстановки становится гипсовый бюст. Вот ясно выраженное религиозное мирочувствие человека.
Что в этих стихах реально, что соответствовало действительности? Быть может, мы никогда не узнаем о том Нам остаётся память о красоте этой православной души, запечатлённая в поэтических строках.
Николай Николаевич Туроверов
Николай Николаевич ТуроверовЭто не значит, конечно, что он не знал душевного смятения, тоски по оставленному, сознавания своего безнадёжного положения изгнанника. Даже мысленное возвращение в родной дом становится для него чрезмерно грустным он передал свою печаль в гениальных по образной силе строках:
Я знаю, не будет иначе,
Всему свой черёд и пора.
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать (57)*.
*Здесь и далее ссылки на стихотворения Туроверова даются непосредственно в тексте по изданию: Туроверов Николай. Двадцатый год прощай Россия! М., 1999; с указанием страницы в круглых скобках.
Он был не одинок в своей тоске о всё более удаляющемся времени, когда связь с родиной сознавалась не в ослабевающей памяти, а в печали о живом чувстве бытия на родной земле. И он был слишком одинок в своей тоске, ибо слабеющее чувство родины не скрепляло рвущихся связей с теми, с кем соединяла она когда-то любовью к себе.
Одних уж нет, а те далече
Недолог человечий срок.
О Боже, как я одинок,
Какие выспренные речи,
Как мёртво падают слова,
Как верим трудно мы и плохо,
Что ж, может быть, ты и права,
Для нас жестокая эпоха.
И для каких грядущих дней
Храню бессмертники сухие?
Всё меньше помним о России,
Всё реже думаем о ней;
В плену бесплодного труда
Иными стали
эти люди,
А дни идут, идут года,
Разлюбим скоро и забудем
Всё то, что связано с Тобой,
Всё то, что раньше было с нами.
О, бедная людская память!
Какой архангельской трубой
Нас воскресить теперь из праха?
И мы живём, всё что-то ждём
И песни старые поём
Во имя русского размаха,
Во славу легендарных лет,
Давным-давно которых нет (59).
Он знает: чужая земля это теперь навсегда. Мать, родина, осталась там, далеко. Здесь мачеха. Надо свыкаться и с нею.
Жизнь не начинается сначала,
Так не надо зря чего-то ждать;
Ты меня с улыбкой не встречала
И в слезах не будешь провожать.
У тебя свои, родные, дети,
У тебя я тоже не один,
Приютившийся на годы эти,
Чей-то чужеродный сын.
Кончилась давно моя дорога,