свой собственный проект, обладая для этого свободой, то есть чувством соборности, которое, как считал Достоевский, дает исключительно православная Церковь. Католицизм, религия пап, по его мнению, и в этом с ним солидаризировался идеолог славянофильства Алексей Хомяков, не способна дать человеку ощущение внутреннего братского единства, поскольку католическая вера устанавливает иерархию, уходящую в небо.
Папа наместник Христа на земле, он верховная власть, а не брат. Соборный человек Достоевского одновременно личностен, он наслаждается чувством индивидуальной свободы, и всеобщ, потому что объединен не только с живыми, но и с мертвыми. Поэтому Раскольников, убив двух невинных женщин, отнюдь не соборный человек, скорее он актор западной, католической рациональности, чья модель, по убеждению писателя, глубоко чужда российскому социуму. Дальнейшее преображение студента-убийцы в человека, понимающего свою вину, его вещие сны, в одном из которых есть прямая отсылка к 24 главе Евангелия от Матфея, где Иисус говорит ученикам о грядущей опасности и войнах между народами, следует понимать как метафору победы религии сердца, которой научает Родиона любящая его Соня Мармеладова, над религией разума.
Позже В. Ропшин (Борис Савинков) в романе «Конь бледный» (1909) сделает такой вывод из неудачи Раскольникова: «Раскольников убил старушонку и сам захлебнулся в ее крови. А вот Ваня идет убивать и, убив, будет счастлив и свят» . И далее евангельское предсказание: « идет крестьянская революция, христианская, Христова. Вот идет революция во имя Бога, во имя любви. И будут люди свободны и сыты» .
Маня (Е. Пинаева). «Заклейменные» (1922)
Революция это самопожертвование во имя Бога, который запретил убивать. Но революция не убийство, а коллективная жертва, отчаянная просьба людей о всеобщем благе, которое может быть установлено только путем договора между человеком и высшей силой. Именно таковым религиозным пактом с высшим законом, новой религией, которая возродит великую Римскую империю, видел созданный им фашизм модернистский мыслитель и бывший католик Бенито Муссолини:
Когда мы говорим о религиозном явлении, мы понимаем под ним видение жизни, нравственную веру. Поэтому фашизм это не просто политическая теория. Теория может быть хорошей или плохой независимо от того, применяется она на практике или нет. Но религия теряет всякую действенность, всякую силу убеждения, если она не подтверждается жизнью того, кто ее исповедует. Вся излучаемая сила фашизма есть продукт не бледной и пустой формулы, а реальной жизни, которой он пронизан .
империи, членом которой может стать каждый:
Фашизм не националистичен в том смысле, что, создавая твердое национальное сознание, он не стремится утвердить естественное превосходство расы. Понятие расы в натуралистическом, антропологическом смысле ему совершенно неизвестно. Например, ему совершенно чужд антисемитизм, лежащий в основе многих иных версий национализма; и другие народы он не считает противниками; вместо этого он стремится к сотрудничеству, особенно между европейскими странами; он чувствует существование общего для Запада идеального наследия культуры, которое необходимо защищать и развивать .
Муссолини создает фашизм для защиты западных ценностей, Достоевский думает о соборности для защиты истинной православной веры, при этом оба автора допускают определенные формы жертвенности: у Дуче она оказывается необходимой для ренессанса империи и установления всеобщего блага через высший закон, Достоевский ждет жертвы от индивида ради его кеносиса. Многие герои писателя проходят через кенотическое перерождение, в чем-то напоминающее метафору перенос индивидуального на всеобщее, как у того же Раскольникова , либо наоборот как у князя Мышкина. Увидев в доме купца Рогожина копию картины Гольбейна-младшего «Мертвый Христос в гробу» (1522), на которую хозяин «любит смотреть», Мышкин, резко указывая Рогожину на то, что от нее может пропасть вера, вне сомнений идентифицирует себя со Спасителем. Мертвый Христос немыслимый для православного образ , но если, как считают некоторые искусствоведы, картина предназначалась для пределлы нижней части алтаря, обычно вытянутой горизонтально, то полотно Гольбейна начало кенотического пути к спасению, метафора социального идиота, как бы проигравшего обществу, но на деле его спасающего. Так или иначе, жертвоприношение в романах Достоевского всегда совершается героями в конечном счете ради самих себя, что его отличает от Толстого, у которого жертвуют во имя или по велению социума.