Фонарь нужен, сказала она робко.
Я достал зажигалку и стал чиркать. Студня нигде не было видно.
Студень! Холодец из Зинкиной морды! Ты куда девался? орал я.
Зажигалка выпала из руки, погасла. Тогда я притянул к себе Лору и стал ее быстро раздевать. Она вяло сопротивлялась:
Сейчас придет Зинаида Васильевна Такой скандал будет!..
Я прислонил ее к чему-то твердому и запустил свои хищные цепкие грабки под юбку. Я всю ее видел в черноте, я обонял ее и осязал, как разобранное пополам яблоко. Я был весь в ней, как счастливый, беззаботный червячок в сердцевине райского яблока.
Лора блаженно вскрикивала и бормотала:
Ой, нехорошо, нас там все ждут!
А я, корыстный червяк-подселенец, блаженно сопел и деловито успокаивал:
Ничего, дождутся Дождутся они своего студня
Не было тьмы, подвального запаха пыли, духоты, а только свежий нежный запах зеленых лесных яблок. Что-то гремело под ногами, чавкало и хлюпало, мы топтались на чем-то податливо-мягком.
А потом я отпал от нее, и в подвале вдруг вспыхнул электрический свет это, видимо, Зинулька, зловещая зануда, решила меня выкурить-высветить из подвала. Я огляделся и увидел, что стою в огромном жестяном блюде противне со студнем. Весь этот студень от страсти я истоптал в тяжелый бульон, и брызги его вперемешку с лохмотьями мяса заплескали и облепили мои шикарные брюки до пояса. Наверное, слон, кончив соитие, заливает себя и подругу таким количеством густой комковатой мясистой спермы с ломтиками лимона.
Я озабоченно спросил:
Лора, ты не знаешь студень был говяжий или свиной?
Говяжий. А что?
Слава Богу! Я боялся, чтобы ты не забеременела от меня свиньей.
Лора стала нервно смеяться:
Ты им хочешь подать студень на своих штанах?
Убьют! Они, гости наверху, люди страшные. Нам с этим деликатесом появляться там нельзя. Пошли отсюда через боковую дверь.
Она испугалась, удивилась, обрадовалась:
Куда?
Ко мне. Будем жить в моей машине. Хуже, чем с теткой Зиной, тебе не будет
Я встал, пошел на кухню, достал из холодильника водку, нацедил добрый стаканчик, хлопнул, закусил огурцом и вернулся к огорченной подруге с важным заявлением:
Слушай, Лора! Раньше в моей жизни было много ошибок и заблуждений
Она с надеждой и интересом взглянула на меня.
И самая горькая в том, торжественно возвестил я, что я, как всякий видный коммунист а я был очень видный, отовсюду видный коммунист, был вне лона церкви
В глазах Лоры возникло опасливое подозрение, но я не дал окрепнуть
ему, а бросился на колени и страстно сообщил:
А ведь нас когда еще Владимир Ильич Ленин учил: жизнь есть объективная реальность, данная нам в ощущение Богом
Лора осторожно сказала:
Ну, если уж Ильич пошел в ход не к добру, наверное, исповедь
И не права ты! строго остановил я ее. Потому что как только мы, демократы, победили тоталитарный режим, так сразу же мы, видные коммунисты, первыми вернулись в это самое лоно. Так сказать, вкусили наконец благодать полной грудью.
Лора со вздохом махнула рукой:
Раньше на железнодорожных станциях стояли таблички в конце платформы «закрой поддувало»
Твоя душевная черствость, Лора, и твоя грубость, Лора, не помешают мне сказать тебе, Лора, все, что накипело в моей страждущей религиозной душе, Лора!
Трепач, проходимец и уголовник, забыв о недавних слезах, улыбнулась Лора.
Неверие мука и смертный грех темных духом. Это мне поп, мой сокамерник отец Владимир, сказал. Святой человек, за веру пострадал пьяный въехал в храм на мотороллере, старосту задавил. Итак, подбивая бабки в моей сердечной исповеди, торжественно обещаю Как истинно верующий пионер
Обещаешь, как будто грозишься, засмеялась Лора.
Я выдержал страшную паузу, потом отчаянным шепотом возгласил:
Вот тебе святой истинный крест никуда не убегу! Я тяжело вздохнул и смирно завершил: В смысле пока не убегу
В каком смысле пока? заинтересовалась Лора.
От громадности данного обещания я неуверенно поерзал и рассудительно предположил:
Кто его знает? Может, пока ты меня не выгонишь Впрочем, и выгонишь не уйду. Мне все равно идти некуда. Буду тут с тобой мучиться, с наслаждением
Александр Серебровский: МУЧЕНИЕ
Закричал, оттолкнул ее руки повисли в пустоте. Потрогал осторожно горло золотой крестик сбился на цепочке и уткнулся в ямку на шее, давил резко и больно, как острый гвоздь
Поправил крест на цепи, поцеловал его, разжал пальцы, и упал он мне на грудь тяжелый, теплый, как ангельская слеза сострадания.
Повернулся на бок пусто рядом со мной. У Марины своя спальня. Мы не спим вместе. Довольно давно.
Я не могу. Не получается больше. Дикость какая-то! Все врачи мира не могут уговорить или заставить моего маленького дружка. Он, послушник подсознания, молча и неумолимо воюет с моей волей, с моими желаниями, с моей личностью.
Врачи долдонят одно и то же: вы совершенно здоровы, вы молоды, у вас нет никаких органических поражений или отклонений. Просто у вас стойкое хроническое нервное перенапряжение, вы живете в режиме непрерывного дистресса, вам нужен покой, разрядка и отвлечение.
Мое гнусное подсознание сильнее всех их знаний, исследований, препаратов и процедур.