Я вам могу поклясться честью, что я провел там весь вечер, но мне бы очень не хотелось, чтобы вы этот факт у них проверяли!
Тихонов удивленно поднял брови:
Это почему же?
Вы же интеллигентный человек! Вы же понимаете, что всем всего не расскажешь. Вы же знаете, что ваш приход может быть неправильно истолкован. Представляете, как это звучит для простых людей, где-то немножко обывателей: о друге дома расспрашивают из МУРа! Ведь это же не просто. Это же МУР! Это же звучит как!
Гордо! мрачно отрезал Тихонов. Но доводы ваши я считаю неубедительными. Тем более что честному человечку нечего бояться, если официальное лицо наводит справки во имя закона. Поэтому нам придется вместе поехать сегодня к Алешиным.
Но это же невозможно! с отчаянием сказал Козак.
Возможно. Очень возможно. Я вам это точно говорю, отозвался Стас.
Но дело в том, что Алешина сейчас нет дома.
То есть как? А где же он?
В командировке, упавшим голосом сказал Козак.
А где же вы были тогда?
Я же говорю в гостях у Алешиных.
Так-так-так, забарабанил Тихонов пальцами по ручке кресла. Вы уж формулируйте тогда точно у Алешиной, а не у
Алешиных.
У Алешиной, покорно вздохнул Козак.
Тихонов задумался: «Просто смех и грусть берут, когда подумаешь, с чем только не сталкиваемся на работе. Впрочем, это тоже объяснимо. Мы же ходим всегда, как пограничники, вдоль тонкой линии, разделяющей нормальное и извращенное. Но у пограничников полосатые столбы, распаханная полоса, на ней остаются следы. А мы эти столбы ставим сами и полосу пашем на себе. Поэтому в разговоре нельзя поставить деликатную точку, нельзя на обыске тактично отвести взгляд от чужого белья, нельзя не видеть чужих пороков и слабостей. Как это трудно иметь большие права, которые в сто раз тяжелей ваших нелегких обязанностей! Но иначе нельзя мы ставим столбы между людьми и убийцами. Убийство не абстрактная картина, здесь непонятного и недосказанного быть не может. И кто-то должен копаться в чужой грязи и крови, чтобы не было вообще грязи и пролитой крови».
Тихонов провел ладонями по лицу, будто умывался, потом встал:
И все-таки, Лев Алексеевич, я должен вас огорчить; к Алешиной нам сегодня придется поехать.
Но вы убедитесь, что все это ерунда, и сами же потом будете смеяться.
Может быть. Но, как говорит мой начальник, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий.
Отворилась дверь, и в комнату вошел высокий седой человек. Он подошел к Тихонову, сказал звучным веселым басом:
Здравствуйте! Лагунов. И крепким мужицким пожатием стиснул ему руку.
Небоскребов у нас, на Орловщине, не строят, как на проспекте Калинина, скоростную химчистку налаживают второй год это все верно. Но вот вы, столичные жители, всегда немного кокетничаете с нами, провинциалами: «Ах, у нас такая спешка всегда, такой ритм жизни бешеный!» Так ритм что? Уже давно нужны другие категории, другие определения. Я бы сказал, что надо нынешнюю жизнь мерить ее наполнением, насыщенностью Да и ребята у нас сейчас хорошие растут, грамотнее нас, глубже жизнь знать хотят. Мне тут как-то сын семнадцать лет парню говорит: «Папа, а где бы взять почитать Пруста?» Я ему снисходительно так: «Вон в шкафу пятитомник стоит. Прочитай сначала Фараона отличная вещь». Помолчал мой Алеха, потом говорит: «Папа, я Болеслава Пруса читал, я про Марселя Пруста спрашиваю». Бах! Я чуть со стыда не сгорел. А ведь мы их воспитывать должны. Вот мой сосед Брэдбери читает. Я посмотрел сложно, конечно, но чертовски интересно Да, видать, чтобы кого-то воспитывать, надо самому учиться здорово!
А вы как думали рассудительно сказал Тихонов. Лагунов быстро повернулся к нему:
Вам, молодой человек, хорошо. А вот мне где время взять? У меня вон была намечена целая программа, а я за все время в Большой театр один раз вырвался. Как раз в тот день, когда здесь все это случилось
Надо же равнодушно отозвался Тихонов.
Конечно, скромничать не буду, на выставке Юона побывал, сказал Лагунов, загибая пальцы. Потом посмотрел музыкальное ревю Но ведь раз в год?!
А спектакль хороший был? спросил Тихонов.
Отличный. «Князя Игоря» давали. Великолепно все это в музыке такая мощь, что после спектакля чувствуешь себя причастившимся к великой силе духа. Я бы детей-школьников в обязательном порядке водил на эту оперу, засмеялся Лагунов.
Исполнители пожиже стали, сказал Стас. Кто Кончака-то поет сейчас?
М-мм этот о, черт!.. ну Лагунов замялся, выжидательно посмотрел на Тихонова, но тот не сделал никаких попыток ему помочь.
Лагунов беспомощно развел руками, и Тихонов наконец смилостивился:
Огнивцев?
Огнивцев? повторил Лагунов. Н-нет, фамилию забыл Как же его? И вдруг обрадованно закричал: А-а! Сейчас я вам точно скажу у меня же программка была!
Лагунов вынул из тумбочки добротный, уже потемневший бумажник из свиной кожи, вывалил из него на стол ворох бумажек и стал перебирать их толстыми сильными пальцами.
Сувениры как-никак, смущенно улыбнувшись, сказал он доверительно. Ага, так. Это программа музыкального ревю билет на выставку так-так билет в Большой так, телеграмма не то ага, вот она, программка! Ведерников! Ведерников! Он аккуратно сложил бумажки, бережно спрятал их в тумбочку и сообщил Стасу: Конечно, хороший он певец, Ведерников, но, кто Максима Дормидонтовича Михайлова слышал, тот может сказать, что был знаком с половецким ханом лично. Лагунов провел ладонью по усам. И все-таки здорово получил большое удовольствие!