Шарапов и Тихонов молча рассматривали его. Потом Шарапов провел пальцем по губам, будто стер слой клея между ними:
Что в чемоданчике носите, молодой человек?
А вам что до этого? Все мое, вы там ничего не забыли.
А чего дерзите?
А вы привыкли, что здесь перед вами все сразу в слезы только отпустите ради Бога?
Нет. Кому бояться нечего с теми легко без слез обходимся. Так что в чемоданчике?
Возьмите у прокурора ордер на обыск и смотрите.
А прокурор, наверное, сейчас сам пожалует. С вами познакомиться, специально.
Казанцев нервно вскочил, щелкнул никелированными замками лежащего перед ним на столе чемоданчика, откинул крышку. Тестер, мотки проволоки, пассатижи, паяльники, припой. В отдельном гнезде на крышке тонкая длинная отвертка, слабо мерцающая блестящим жалом. Тихонову изменила выдержка:
Вот оно, шило!..
Это не шило, а радиоотвертка, сказал, презрительно скривив рот, Казанцев.
Знаю, знаю, гражданин Казанцев! Это мы поначалу думали, что шило, сказал Стас и повернулся к Савельеву. Подготовь для Панковой опознание и мотай за Буковой.
Парень не моргнул глазом
Казанцев захотел сесть с краю. Рядом уселись еще двое. Панкова вошла в кабинет, и Тихонов подумал, что глаза у нее, как на скульптуре Дианы, большие, красиво вырезанные, без зрачков. Он сказал:
Посмотрите внимательно на этих людей. Успокойтесь, не волнуйтесь. Вспомните: знаете ли вы кого-нибудь из них?
Панкова долго переводила взгляд с одного на другого, потом на третьего, и Тихонову показалось, что она избегает смотреть в лицо Казанцеву. Он увидел, как побледнел Казанцев. И глаза Панковой были все такие же, без зрачков.
Она сказала медленно:
Не-ет. Я никого из них не знаю. Потом уже тверже добавила: Ники здесь наверняка нет
Оконная рама встала на пути голубого уличного фонаря, расчертившего стену аккуратными клетками-классами. Ребятишки чертят такие на асфальте и прыгают в них, приговаривая «Мак-мак, мак-дурак!» Тихонов сонно подумал: «Я бы и сам попрыгал по голубой стене. Но я уже наступил на чиру. Сгорел. Мак-мак-дурак!» Снова требовательно загремел в коридоре звонок.
«Все-таки действительно звонят. Я-то надеялся, что приснилось». Он нашарил под диваном тапки, встал, пошел открывать. За дверью кто-то напевал вполголоса:
Розовые лица! Револьвер желт? заорал с порога Лебединский.
Заходи. Твоя милиция тебя бережет, пропустил его Тихонов и не удержался: Долго придумывал эту замечательную шутку?
Всю жизнь и сей момент. Слушай, а ты ведь и не розовый совсем, а какой-то нежно-зеленый. Как молодой салат.
У меня, видимо, жар, сказал Тихонов и потрогал горячий лоб.
Надеюсь, любовный? осведомился Лебединский.
Нет, служебный, хмуро сказал Стас.
О, Тихонов, если уж ты заныл, значит, дело швах! Тебя, наверное, разжаловали в постовые?
Ха, если бы! Моя жизнь стала бы безоблачно
голубой! И даже где-то розовой.
А ты знаешь, я приехал вчера из Парижа с симпозиума, и там мне очень понравилось, что полицейские раскатывают на велосипедах. Живописно до чрезвычайности!
Где раскатывают на симпозиуме?
Ты, милый мой, зол и туп. Ажаны раскатывают по Парижу, а на симпозиуме обсуждают возможности моделирования человеческого мозга. Я же, вместо того чтобы привезти тебе приличную мозговую модель, истратил половину валюты на подарок.
Лебединский достал из бокового кармана пальто небольшой сверток:
Гляди, питон, это марочный старый коньяк «Реми мартен». Штука бесподобная. Ц-ц-ц, поцокал он языком.
На меня ты потратил только четверть валюты, вторую четверть ты сейчас проглотишь сам, пробурчал Тихонов и подумал: «Какое счастье, что есть на земле такие нелепые умницы Сашки Лебединские, которые тратят половину своей скудной парижской валюты на Реми мартен, не подозревая, что эту невидаль можно купить в Елисеевском гастрономе. Наверное, настоящим мужчинам даже в голову не приходит, что дружить можно дешевле». Тихонов покрутил в руках бутылку, понимающе кивнул:
Коньячок хоть куда! Позавчера такую в руках держал.
Ну врешь же, врешь, по глазам вижу! Где ты мог его пить?
Вот те истинный крест! Держал! А пить не пил. Был при исполнении служебных И сразу вспомнил: «А у вас в Скотленд-Ярде не пьют?»
Ладно, Сашка, давай отведаем твоего бальзама. За это, подожди только, угощу тебя напитком, которым причащают вступающих в орден настоящих мужчин. Называется ликер «Шасси».
Врешь, поди, как всегда. Или ликера такого нет, или не угостишь, или вообще все придумал.
Нет, Сашок, ликер такой есть. Это я тебе серьезно говорю. И слово даю честное: мы его с тобой еще выпьем на радостях.
Лебединский неожиданно спокойно и тихо спросил:
Когда жар окончится?
Да, Сашка. Дела мои, как ты говоришь, швах!
Лебединский сильно хлопнул его ладонью пониже спины:
Ну-ка, морж, встряхнись! Давай тяпнем этого французского барахла, поболтаем, сгоняем в шахматишки и жизнь покажется нам краше и нарядней
Лебединский лежал на диване, Стас уселся в глубокое кресло рядом, между ними на столике шахматная доска. Сбоку, на стуле, бутылка и рюмки. Коньяк не брал Стаса совсем, но все вокруг казалось горячим, влажным, лишенным четких очертаний. «Как в парилке», додумал Стас и сказал: