В углу перед образом Коля, разбуженный выстрелами, в одной рубашке. Молится. И хочется председателю стыдно, но хочется стать рядом с Колей, хотя Бога нет, наверно знает Аляпышев, что Бога нет, а встать все-таки хочется. Не перед Богом, а так, легче будет
Колька! Брось молиться! Слышишь, тебе говорят! Сейчас брось!
Папа
К черту! Нет Бога! Слышишь! Чтоб этого больше не было!
И, выхватив из кобуры кольт, с трех шагов выстрелил в Бога. Пробил ему глаз, а Коля заплакал.
Осажденные, смеясь плаксивым дрожащим смехом, сбегались вниз, чтоб поздравить друг друга с победой, и только Павлушка Зайцев, человек, остался на чердаке. Он тоже смеется и смеясь достреливает лежащих на улице раненых человеков.
Но в начале двенадцатого толпа подожгла службы, что прилегали к Совету. И через десять минут в крепости поняли смерть и никакого спасенья. Выйдешь из дому разорвут, останешься сгоришь. Смерть. И все стихли.
А через полчасика огонь был еще далеко, но дым уже резал глаза от бунтарей пришел парламентер Простаков, секретарь Совета, тот самый, которого давно пора расстрелять. Ласково и нагло передал условия: ежели сейчас положат оружие, сдадутся пощада. Но Аляпышев, кровопийца жаховский, со своим отродьем чтоб остался в доме: пусть сгорит живым. Таковы условия, а засим, как знаете
Так-то, товарищи Посудите сами Конечно, я понимаю, я тоже коммунист. Но ведь это же на пользу коммунизму Какому черту выгода, ежели вы подохнете. А придет карат-отряд, так мы передадимся. Правильно вам говорю Прощайте, товарищи
И ушел. Только ушел, сверху спустился Аляпышев.
Кто скажет ему первый, кто посмеет? Что скажет? Как что? Да условия принятые. Но ведь они не приняты, никто рта не открывал.
Хоть никто не открыл рта, чтоб сказать: «Да, я согласен», но все согласились. В глазах, бегавших по сторонам, чтоб только не встретиться с чужими глазами, и в руках, рвущих ногти, было общее молчаливое и страшное: сдадимся, а Аляпышев, жаховский кровопийца, со своим отродьем пусть сгорит живьем.
Но кто скажет? Пелевин, кто ж другой. И все глаза на Пелевина. Нет, Пелевин не скажет пелевинские глаза в углу Зайцев? Нет, и не Зайцев. Зайцевские глаза еще дальше: дома, с женой и детьми Хлебосолов, он один может, ему все нипочем:
Вот что, товарищ Аляпышев. Был здесь Простаков, Колька. Ультиматум докладывал
И грубо, коротко, рапортуя, Хлебосолов, начальник отряда, доложил Аляпышеву, председателю Совета, что он, Аляпышев, со своим отродьем должен сгореть живьем.
Вот мы и обсуждаем Как твое мнение?..
Душа Аляпышева сорокопудовым свинцом упала в ночи, потянула его всего вниз. Неужто согласятся? Неужто Зайцев? Зайцев против, но у него жена и двое детей, которых надо защитить, убьют ведь их, если он не сдастся. И Пелевин? Пелевин, тот против, но раз все, так что ж ему одному делать? А Павлушка Зайцев, перестрелявший всех раненых человеков на площади, уж больше не орет и не смеется. Он дрожит. Он хочет жить: ведь он человек.
Аляпышев думает теперь об одном, об одном только: Коля. И Коле, значит, смерть, шестилетнему. Он-то
Папа!
Коля! Хочешь молочка? Хочешь? Нет? И совсем ненужные мысли, откуда-то взявшиеся, полезли в голову: о том, что молоко полторы тысячи бутылка, но он, как председатель Совета, получает его бесплатно К черту это! Зачем он думает об этом! Что делать с мальчиком? И приносят молоко крестьяне, вроде взятки, что ли Что делать с мальчиком, что?.. Но он берет молоко, потому что Коля Коля! Коля! Коля!
Па-а-па! Папа! Папа!
Серенький, маленький такой язычок выглянул через дверь: здравствуйте. Это пришел огонь. И слава Богу! Только скорей, ради Бога, скорей. Я не могу больше вынести этого крика!
И схватив кольт, Аляпышев трижды выстрелил в сына. Три раза стрелял в упор с двух шагов и три раза промахнулся. И пронзительный тоненький крик креп, рос, пронзал насквозь и жужжал, жужжал
И осталось одно: убить себя.
Но чем убить? В комнате, окруженной огнем, держа в руках заряженный кольт, Аляпышев не знал, чем убить себя. И, бросив по землю образ, он повесился на том самом крюку, на котором висела икона.
А на улице шумела толпа. Но как ни хохотала она, как ни кричала, еще сильней был сверлящий, тонкий и отчетливый Колин крик:
Папа! Папа! Папа!
И опять кто-то, чуть ли не сам унтер Гузеев, сказал тихо-тихонечко: «Ребенок ведь!» А за ним кто-то другой: «Ребенок ведь!» и третий кто-то уж погромче. И толпа стихала, а крик мальчика все рос, рос и рос
Назавтра утром из губернского города пришел карательный отряд и расстрелял сто с чем-то человек. Так и сказано было в газете: «сто с чем-то». Руководил расстрелами секретарь Совета Простаков.
Май 1921 года
Вне закона
Родриго, канцлер Сьюдадский.
Клара, графиня Урсино.
Сьюдадские дворяне:
Дон Пабло
Дон Гонсало
Дон Бенигно
Дон Карлос
Дон Нарсиссо
Горожане:
Леонело
Meнго
Пьетро
Разбойники:
Алонсо Энрикес
Ортуньо
Xинес
Фабио
Кастаньо
Эрнаньо
Инеса, дочь герцога.
Исабелла, жена Алонсо.
Хозяин кабачка.
Xасинта, его дочь.
Между каждым актом «антракт», который происходит обычно на двух боковых сценах по обе стороны главной сцены, Время действия неопределенное. Место город Сьюдад. (Сьюдад по-испански город вообще.)