Бунт
А начальник вооруженных сил Хлебосолов докладывает:
Никаких эксцессов, из ряда вон выходящих Все протекало в стройном порядке с полным сознанием ревдисциплины Монахи никакого сопротивления не оказали Согласно приказа исполкома взяли свои личные имущества
Остановился, чтоб набрать воздуху:
Когда уходили, монах Григорий сказал, что они еще придут. «Подождите, сказал, недолго еще поцарствуете». Так и сказал. Я счел своим партийным долгом арестовать его, что и было приведено в исполнение.
На длинной и худой шее председателя висит крепкая голова с дикими русыми кудрями. Когда председатель сердится, голова клюет набок сейчас упадет! и волосы волнуются, что высокая трава. Так вот волосы волнуются:
Болван! Пошел к чертям!.. Да ведь это же, ты же раздражаешь массу На кой черт ты арестовал этого Григория? Ну, отвечай! А?
Хлебосолов горько обижен. Это ли награда за усердие? Он постарался, а вышло перестарался.
Я, так сказать, думал с точки зрения ревдисциплины
Немедленно освободить Григория! Ну!
Через минуту Григорий, освобожденный, вышел из Совета. Проходя мимо Аляпышева, он обернулся, посмотрел на него и сказал глазами. Что он сказал? Председатель не понял, но знал, что сказал он знакомое, только что слышанное. Но что? Мучительно знакомое Но что?
И опять нудное окно, и нудная улица, и два нудных, вечных прохожих без лиц: один длинный и худой, другой покороче, но потолще.
Надоело ему, надоело все. Третий год в одной упряжи одну телегу тянет. А на телеге город Жахов, а в городе Жахове три тысячи жителей, мертвых. Никто не убивал их они родились мертвыми. Были двое живых, но они умерли: священник, которого расстреляли, и учитель, которого тоже расстреляли. И расстрелял их он, Аляпышев, который любил их, знал: они только живые люди в Жахове, они одни. Но расстрелял, потому что такова судьба: в Жахове живым людям смерть.
А мертвые не умирают. Третий год тащит Аляпышев телегу с мертвыми людьми на кладбище похоронить. Но живучи мертвые, и тяни себе телегу, тяни, пока не свалишься, но и свалившись, ползи на брюхе и тяни, тяни, пока не умрешь.
Об этом ли мечтал он, Аляпышев, когда кончал в Петербурге Первую гимназию, что на Ивановской
И об этом ли думал он, когда студентом университета женился на студентке же. А вот судьба. Судьба ли?
Судьба ли заставила Анну Михайловну Аляпышеву через год после свадьбы уйти куда-неизвестно, и судьба ли заставила Петра Аляпышева, двадцатипятилетнего бобыля с младенцем на руках, записаться в большевики, это сейчас ему, Аляпышеву, все равно. Он только знает, что ему скучно, протяжной скукой скучно. Подписывать бумаги, реквизировать, национализировать, денационализировать, приказывать, отменять приказания, строить и перестраивать, и говорить, говорить, говорить скучно.
Но к черту! Все! Не хочу думать! Четырнадцатая ступень последняя ступень, и комнаты.
Председатель Совета живет в двух комнатах; он мог бы жить в шести, как живет заведующий Жаховским Совнархозом, и мог бы жить в десяти, как живет председатель Жаховской Чрезвычайной комиссии, но зачем Аляпышеву десять комнат? Он хорош и в двух, он честный работник.
В одной комнате живет Петр Николаевич Аляпышев, в другой Николай Петрович Аляпышев. Николаю Петровичу пять лет, а Мише, который сидит рядом с ним три года. Николай Петрович старше, он покровительствует Мише
Папа! Мишка потерял голову!..
Это ужасный случай. Правда, Мишина голова уже давно хотела упасть, но ведь не падала же. А вот упала и, главное, потерялась
Где же ты ее потерял, пострел?
Не знаю. Па-а-па! Мише больно? Больно, папа? А он плакать не может.
Да, верно, Миша не может плакать: у него нет больше глаз. Но зато за двоих плачет Коля
Ну-ну, Коленька! Ничего Мише не больно. Пройдет. Мы найдем голову.
Папа! А как же Миша говорить будет? Ведь Миша говорить не может. Папа?
Научится.
А можно без головы говорить, папа?
Можно, можно.
Во втором этаже сидит председатель Жаховского Совдепа,
квартир и почему-то не разгромив двадцать первой, толпа почему-то собралась на площади. И почему-то откуда-то появился бывший унтер Гузеев и стал командовать. И толпа почему-то повиновалась ему. Выстроилась и пошла.
Приближалась молча, медленно, осторожно. Но шагов за сто от дома одним голосом взревела, разогнулась и бросилась. Совет молчал: не дело стрелять вкось по улице. Но Павлуша Зайцев с чердака, в первый раз человеческую цель увидевший, не выдержал и курок спустил.
Кто-то, бежавший в первом ряду, упал. Передние присели и попятились. Но задние вперед. И все смешалось, спуталось в одну черную ругань:
Что стали, черти? Пли! Убили! А к чертям, что убили! Кого убили? Сволочь кукурузная! Двигай! Да ну же! Кого убили?
И как раз в руготне и свалке докатились до крепости. Грянул залп, и грянул стоголосый крик. Толпа отступила за угол, а на улице перед Советом осталось человек тридцать раненых и убитых.
Прямо перед домом лежит мертвый монах Григорий, смотрит в окно к председателю и говорит: «Недолго вам еще царствовать!» а председатель в окне и смотрит на монаха.