Мой очерк о национально-идейном движении, связанном с журнальной работой отставного инвалида, несколько затянулся, и я окончу его указанием на важнейшую критическую работу Жильбера. Он дал разбор учения Клаузевица, выяснил те нити, которые через его труды связывают современную германскую доктрину с полководческим гением Наполеона, и затем, разобрав элементы войны академический курс полковника Мальяра, поставил его на одну высоту с Клаузевицем; Мальяр, французский ученик Клаузевица, впитавший и переработавший те элементы его, которые отвечали французским условиям борьбы, написал прекрасный курс, но евангелием французской доктрины сделала его критика Жильбера. Каждое учение нуждается в апостолах, в бойцах за него охраняющих его единство и широко несущих проповедь. Как бы была счастлива русская критика, если бы ей, вместо борьбы со штундой, вместо бесплодного отрицания Драгомирова, пришлось встретить, согреть и вырастить
труд русского Мальяра! Такому труду литературную форму может придать один человек, но он может быть рожден только сотрудничеством энергичного, авторитетного кружка, которому дует попутный ветер. В военном пробуждении нашего общества всей России мы видим тот попутный ветер, который с успехом может исполнить роль буланжизма во Франции, дать толчок и сплотить в одном порыве за русской доктриной нашу армию.
Много есть горючего для бородинских костров...
Где тот Прометей, который добудет нам огонь?
Русский Инвалид. 1912. 261, 262, 263, 264, 273; 1913. 3, 4.
Credo модерниста
За исключением, отчасти, Драгомирова представители русского военного искусства игнорировали ту обстановку, в которой теперь приходится устраивать и вести в бой нашу армию. Изучение многих националистических попыток производит очень тяжелое впечатление. Мы как бы пробовали декорировать в русские цвета плагиат французские и немецкие идеи. Мы нахлобучивали Вобану скуфью. Русский элемент в русском военном искусстве напоминал ту постановку чеховского Вишневого сада в Англии, о которой недавно сообщала З. Гиппиус. Горничная порывалась одеть живописный русский костюм, актеры, несмотря на то, что действие происходит летом, вынесли на сцену все свои меха, а Пищик появился в облачении дьяка боярской Руси в отороченном мехом кафтане. Петербуржцы на сцене Кривого Зеркала видели пародию на такие заграничные представления из русской жизни. Такая же фальшь заключалась и в русском военном искусстве, заимствовавшем свой орнамент из домостроя и артиллерийского музея.
Если это русское военное искусство совершенно невыносимо теперь для наших понятий, то надо все же отметить период нашего развития, когда оно, до известной степени, являлось законным. То был, по определению Ключевского, век затмения вселенской идеи. Когда-то обстоятельства на Руси сложились так, что русский народ в своем сознании выделил себя из вселенской семьи на особое, избранное служение. Русские, думалось, созданы из особого теста: им одним даны ключи жизни и нового слова; наш народ православный превыше всех сынов земли. Москва должна явиться средоточием вселенной, третьим Римом. Русский народ отмечен особой культурной миссией и призван создать цивилизацию Востокозапада. Русский избранный народ, как некогда еврейский, все должен был иметь свое и военное искусство не могло быть трефным, заимствованным у запада. Надо было в эту эпоху придумать русское военное искусство.
Это резкое, ветхозаветное противоположение русского военного искусства всему западному, его архаический национальный убор не казались шутовскими до тех пор, пока звучала бесконечно талантливая проповедь Достоевского, пока держалась вера, что мы новый народ Мессия. Но уже на закате прошлого века сам В. Соловьев, работавший над этой русской национальной идеей, пророчил ей горькую участь:
одно и то же. От дерзновенной мечты о русском народе как преемнике римлян на всемирной арене мы бросаемся в другую крайность и утверждаем, что русские даже не народ, а какой-то бессмысленный механический конгломерат. Отсюда, из этого чрезмерного разочарования исходит протест против нашего права и обязанности иметь такое же военное искусство в России, как немцы имеют военное искусство в Германии и французы во Франции.
Мы загипнотизированы успехами внешней культуры и придаем им чрезмерное нивелирующее значение. Основываясь на том, что в Петербурге пользуются такими же трамваями и телефонами, как и в Берлине, мы делаем ошибочную посылку, что в XX веке русские стали более похожими на немцев и французов, чем в XVIII. Пять лет тому назад я подробно останавливался на этих же страницах на том, что как раз в тот век, когда все народы переодевались в общий костюм, они заговорили каждый своим языком. В Европе произошел процесс проявления колоссальной этнографической пластинки. Националисты создались успехами начального обучения. Австрия на нашей памяти стала славянской, нашелся неизвестный до того народ болгары.
Из маленького Парижа наша северная Пальмира обратилась в русскую, на три четверти, столицу. Только гениальность Суворова дала ему силу не обратиться в XVIII веке в космополита в наше же демократическое время на национальную точку зрения стали все крупные и масса посредственных военных писателей запада.