- Что случилось? - отставляю ложку в сторону, замечая, как дрожат мои пальцы. Не от страха, от усталости, от постоянного напряжения, которое стало моим вторым я.
Он молчит секунду, потом он вздыхает тяжело, по-взрослому, и этот звук режет мне душу. Мой мальчик. Мой не по годам серьезный мальчик.
- Тебя вызывают в школу.
Губы сами складываются в улыбку, ирония ситуации не ускользает от меня. После всего, что я узнала за последний месяц, после всей той грязи, школьный вызов кажется такой мелочью. Такая простая, обычная родительская проблема. Почти ностальгическая.
- Оу, - протягиваю, прищуриваясь и замечая, как он напрягается в ожидании моего гнева. Его ресницы дрожат, когда он опускает взгляд. - И за что же?
- Подрался, - всего одно слово вырывается резко, будто он боялся, что не сможет его произнести, если замешкается.
- С кем?
- С Витькой, - он произносит это имя с такой ненавистью, что мне становится интересно, что случилось, и я хочу узнать точно готова настаивать, а не дать ему возможность рассказать, когда будет готов.
- И за что хоть дрался?
Рома ковыряет носком край кухонного коврика. И я жду. Жду, потому что летом, во время практики и нескольких дополнительных занятий в неделю по ряду предметов, о которых договорился Марк, ведь его сына нужно подтянуть, чтобы за него не было стыдно, не понимаю, что могло произойти.
- За Настю. Он ее за волосы дернул, она чуть не упала. А потом начал смеяться.
Смотрю на него, на его сжатые кулаки, на упрямый подбородок, который так похож на мой. На эти брови, сведенные в той же сердитой складке, что и у меня, когда я злюсь. И внезапно мне хочется улыбнуться, по-настоящему, впервые за долгие недели. Потому что в этом поступке вся его суть.
Мой мальчик.
Мой настоящий, честный мальчик, который не может пройти мимо несправедливости.
- Девочек защищать - хороший повод, - говорю спокойно, чувствуя, как что-то теплое разливается в груди. Единственное светлое чувство за весь этот проклятый месяц.
Он поднимает глаза, большие, испуганные, полные надежды на мое понимание, и в них я вижу себя. Себя в четырнадцать, такую же упрямую, такую же не умеющую молчать, когда кто-то обижает слабых.
- Правда? - голос Ромы дрожит, словно он боится, что я сейчас возьму свои слова назад.
- Правда, - подхожу к нему, и мои пальцы сами находят его плечи, сжимая их ободряюще. Кожа под ладонями теплая, живая, и я ловлю себя на мысли, что это единственное настоящее, что у меня осталось в этом доме-фальшивке.
- А папа - он закусывает губу, и я вижу, как его взгляд скользит к двери, словно он уже сейчас ждет появления отца с его вечными упреками.
- Папа может думать что угодно, - аккуратно обрываю, чувствуя, как в горле встает ком. - Но, если бы ты просто так, из-за ерунды, полез в драку, я бы тебя отругала. А так Это самый безобидный повод, по которому меня могли вызвать.
Рома смотрит на меня, и в его глазах облегчение, такое яркое, что больно смотреть. Его плечи расправляются, будто с них свалился невидимый груз. Губы дрожат, прежде чем сложиться в робкую улыбку, точь-в-точь как в пять лет, когда он разбил вазу и я вместо крика просто обняла его.
- Ты точно не злишься? - он произносит это шепотом, словно боится спугнуть мое хорошее настроение
- Точно.
Он вдруг обнимает меня так крепко, что я на секунду теряю равновесие. Его голова утыкается мне в плечо, и я чувствую, как его дыхание опаляет шею.
- Ты лучшая мама, - эти слова обжигают сильнее, чем пар от кастрюль. Сердце сжимается так сильно, что на мгновение перехватывает дыхание.
- По какому поводу телячьи нежности? наше тихое уединение прерывает Марк.
Я чувствую, как Рома напрягается всем телом, его пальцы впиваются мне в бока. Но в груди, несмотря ни на что, у меня тихое, почти радостное удовлетворение, которое я тщательно скрываю за маской безразличия.
Значит, Тимофей справился.
Марк злится.
А злой человек - это человек, который ошибается.
Но сына я ему на расправу и спуск гнева не отдам.
Хочет орать, пусть выберет противника по зубам.
Глава 21
Альбина
- Я услышу ответ, или это тайны Мадридского двора, которые отцу знать необязательно? продолжает звериться Марк, его голос режет слух, как наждачная бумага. Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Еще немного, и я сама сорвусь, но нет, не сейчас. Не перед сыном.
- Подрался в школе, - все же говорит Ромка, глядя куда-то через плечо Марка. Его голос дрожит, будто он боится, что слова застрянут в горле. - Директриса маму вызвала.
Марк медленно растирает лицо ладонями и что-то бурчит, но жест красноречивей любых слов. «Как вы меня достали», вот что в нем.
- Отлично. У меня не сын, а неудачник, - тихо говорит Марк, и в этой тишине каждое слово режет, как нож. - Не может даже одноклассника подавить, чтобы тот не жаловался директору.
Рома напрягается. Я чувствую, как его дыхание становится частым, прерывистым. Кладу руку ему на плечо и чувствую, как мышцы напряжены до предела.
- Иди в комнату, - говорю мягко, но так, чтобы не осталось сомнений, это не просьба, но сын не двигается. Его глаза широко раскрыты, в них мелькает что-то между страхом и упрямством. - Ром, нам с папой поговорить надо, это ненадолго, ужин через сорок минут.