Марья Савишна низко поклонилась и отошла в сторону.
Придворные осыпали ее со всех сторон вопросами: что Государыня вам сказала? Но уста Марьи Савишны хранили тайну. Она всем отвечала только: «Государыня ко мне очень милостива». (3)
Неужели ты забыта?
Как ни старалась Перекусихина успокоить Императрицу, Екатерина потребовала князя Потемкина к себе и с неудовольствием заметила ему:
Заботясь обо мне, не забывайте и моих ближних, особливо Марью Савишну она мой друг, чтобы ей всегда было так же покойно, как мне. (3)
Лекарство помешает моим занятиям, довольно и того, что посмотрю на тебя.
Рожерсон, зная ее упорство, предложил вместо лекарства прогулку в санях. Государыня согласилась, почувствовала облегчение, провела покойную ночь, но на другой день головная боль снова возобновилась. М. С. Перекусихина стала советовать опять санную прогулку.
Довольно одного раза, отвечала Екатерина. а то станут говорить, что я катаюсь по ночам, и подумают, что у меня мало дела. (3)
Вы ошибаетесь. сказала Екатерина, это не безпокойство для него, а счастие, я это наверное знаю. Уважая его усердие, я не скучаю его медленностию. Я не хочу ускорить его смерть, лишив его удовольствия мне служить. (3)
Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.
Досада моя прошла, сказала Екатерина, я более не сердита, уговорите его прийти.
Попов явился.
Прости, меня, Алексей Степанович, ласково промолвила Императрица. я перед тобой виновата.
Вы часто от торопливости на других нападаете, угрюмо отвечал Попов. Бог с вами, я на вас не сердит. (3)
Пожалуйста, скажи, чтоб завтра мне приготовили тех плодов, что на днях подавали, как бишь они называются?..
И не могши сама вспомнить названия, обратилась к метрдотелю, но и тот не мог припомнить, как ни напрягал свою память.
В тот же день за ужином метрдотель нетерпеливо искал встретиться главами с Императрицею, чтобы промолвить ей словечко. Екатерина, занятая живым разговором с одним из иностранных послов, случайно взглянула на метрдотеля.
Шаптала , Ваше Величество! громко произнес он. Развлеченная занимательною беседою, она не вдруг поняла при этом кратком восклике, о чем идет дело.
Что такое, мой друг?
спросила она.
Шаптала, Ваше Императорское Величество! повторил торжественно басистый метрдотель.
Да, да! наконец отвечала она, улыбаясь. Так точно: шаптала, благодарю тебя. Вели же завтра приготовить ее к моему столу. (3)
Хоть бы они фарфор мой сберегли!
А в другой раз, столкнувшись, так сказать, с этими подносами, сказала несшим их:
Ну, беда вам будет, если увидит это Торсуков (тогдашний гоф-маршал).
Спит еще, матушка-Государыня, был их ответ.
Кажется, она забавлялась их безбоязненностью в подобных хищениях для наполнения своих и чужих желудков. Но иногда подобные хищения превосходили уже всякую меру. Однажды Императрица, пробегая представленные ей отчеты дворских расходов, увидала в них, между прочим, что пудры для ее головы ежедневно выходит целый пуд. Она улыбнулась и вот что сделала: на другой день, по окончании туалета, вышла в приемную залу молча и поддерживая свою голову рукою. Придворные дамы, ожидавшие ее в этой зале, встревожились и, полагая, что это головная боль, шепнули одной фрейлине, милой и веселой, которую Государыня любила, чтоб она постаралась как-нибудь развеселить ее. Эта, после разных умных и веселых приветствий, обласканная уже державною рукою безмолвной Государыни, осмелилась излить свое сетование о нездоровье повелительницы всей России.
Нет, моя милая, сказала наконец Императрица. я, слава Богу, здорова, но посуди, каково мне: ведь целый пуд пудры мне насыпали на голову.
Это был последний пуд. С этих пор он никогда не встречался в придворных отчетах. (3)
В январе месяце 1775 года весь двор прибыл в Москву по случаю предполагаемого мирного торжества с турками. В самое короткое время выстроено было огромное из брусьев деревянное здание, соединяющее дом князя Голицына (что ныне князя Сергея Михайловича) со многими другими. Кабинет Императрицы помещен был возле парадных комнат на большую улицу и был очень холоден. Несмотря на сие она всегда очень продолжительно занималась делами; однажды заметила, что секретари ее, Григорий Николаевич Теплое и Сергей Матвеевич Кузьмин, очень прозябли, и приказала подать им кофе, какой всегда сама употребляла. (Екатерина чай употребляла только в болезненном состоянии, а кофе ей подавали самый крепкий, называемый мокко, его ровно фунт варили в вызолоченном кофейнике, из которого выливалось только две чашки, чрезмерная крепость умерялась большим количеством сливок). Когда помянутые секретари по чашке оного выпили, то от непривычки почувствовали сильный жар, биение сердца и дрожание в руках и ногах, отчею приведены были в робость, а Императрица, расхохотавшись, сказала: «Теперь я знаю средство согревать вас от стужи». (5)
Матушка Государыня, ведь вы ручки исцарапаете!