Наверное, в этом и ответ: он здесь, чтобы соединить две родословные в одну.
Мама не изменилась: всё та же горделивая осанка и суровая прямота тонких губ. Морщин стало больше, но она по-прежнему молодилась Лев разглядел на её лице следы от косметологических инъекций.
Она удивилась, но попыталась это скрыть:
- О. Ты приехал.
- Я приехал, - покивал Лев. Пригласишь?
Мама отошла в сторону, и Лев шагнул в квартиру, где, казалось, ничего не изменилось за последние двадцать лет. Дверь родительской спальни была приоткрыта; снимая пальто, Лев всматривался в щель, пытаясь разглядеть портрет на стене: если бы не черная полоса в углу рамки, он бы принял его за собственный портрет. Они с отцом теперь были одного возраста и время неумолимо делало их одинаковыми.
Мама, услужливо приняв пальто из его рук, сухо сказала:
- Ну, проходи. Я поставлю чайник.
Она указала на гостиную, но Лев, помедлив, шагнул к противоположной двери и открыл дверь в свою комнату. Там теперь был зал воинской славы: награды отца, офицерский мундир, ружья как в музее. Ничто не напоминало о детской. Лев удивился: неужели ей нравится среди этого жить? Она могла бы избавиться от него, она могла бы начать всё заново в конце концов, ей было всего сорок лет, сейчас это даже не возраст. Могла бы быть другая семья, другой муж. Или могла бы жить для себя. Но она увесила квартиру памятью о нём о тиране, о насильнике, о психопате.
- Зачем ты всё это хранишь? спросил он, прикрывая дверь.
- Это память, - ответила мать, скрестив руки на груди.
- О чём?
- О твоём отце.
- Ты хочешь его помнить?
- Он же мой муж.
Лев цокнул, проходя мимо неё.
- Это просто слова
Он прошел в ванную, включил воду, чтобы помыть руки. Услышал из коридора:
- Такому как ты, не понять.
«Да уж конечно, - хмыкнул Лев. У меня тоже есть муж».
Мама расставила на столе в гостиной чашки из домашнего сервиза, как для почетного гостя. Льву стало от этого грустно: будто для чужого человека. Но на полминуты да, ровно на полминуты в маме что-то переменилось, и она спросила:
- Хочешь конфеты?
- Нет.
- Есть твои любимые.
Лев удивился: у него есть любимые конфеты? Да он вообще не ест сладкое.
Но мама поставила перед ним вазочку с вафельными конфетами те, на которых изображены мишки с картины Шишкина и Лев улыбнулся: это были его любимые конфеты в детстве. Мама помнила.
Когда он снова поднял на неё взгляд, прежняя мягкость в лице пропала, и она снова смотрела сухо, даже ожесточенно. Устроившись напротив, холодно спросила:
- Зачем ты приехал?
- Хотел с тобой поговорить.
- О чём?
- Обо мне. Хотел рассказать тебе обо мне. Тебе интересно?
- Нет.
Лев не был готов к такому прямому отказу. Однако, сделав усилие над собой, он проговорил:
- Я всё равно расскажу. Я ведь уже приехал.
Мама молчала, и Лев воспринял это как готовность слушать. Опустив взгляд на чашку перед собой, он поболтал ложечкой в чае и произнёс:
- Последние десять лет я воспитывал ребёнка с другим мужчиной. В смысле, со своим мужчиной. Которого я люблю. А потом появился ещё один ребёнок, это долгая история. И собака появилась, но это было перед вторым ребёнком В общем, неважно. Короче, мы жили как обычная семья, в Новосибирске. А потом уехали в Канаду и там всё пошло наперекосяк.
Он посмотрел на маму. Она слушала, не сводя с него глаз, и трудно было представить, о чём она думает. Лев давно не видел такого отрешенного выражения лица, но помнил его из детства: мама такой становилась с отцом, боялась вызвать у него агрессию «неправильной» эмоцией и поэтому предпочитала не проявлять их вообще.
- Я в Канаде не мог работать, потому что нужно было переучиваться, получать лицензию. А мой муж работал Да, мы, кстати, заключили там брак. Прости, что не позвал на свадьбу, подумал, что ты не захочешь, - он улыбнулся, но мама не улыбнулась. В общем, мы начали из-за
этого ссориться. Сначала из-за работы и денег, а потом из-за всего подряд. В одну из ссор я его ударил.
У мамы дрогнула правая бровь, чуть-чуть. Она скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула. Уловив это, Лев продолжил:
- Он мне этого не простил. Какое-то время мы ещё продержались, но всё было уже невыносимым. Мы спали в разных комнатах, прямо как вы с отцом. А тут ещё и наш младший сын впал в кому перевернул на себя, блин, ворота. Сейчас я думаю, что это был мой шанс заново сблизиться с мужем, но тогда я просто не знаю. Испугался, наверное. В смысле, не комы. Я не боюсь детей в коме. Но я боюсь сталкиваться с пониманием, что, на самом деле, я ничего не контролирую. Такая же ерунда была у отца. Он контролировал каждый наш шаг, каждый взгляд в сторону, каждое решение. Он контролировал наше будущее, спланировав до мелочей, кем мы должны стать. Он хотел, чтобы я стал военным, и теперь я понимаю, почему, ведь я хочу, чтобы мои дети стали врачами так я смогу контролировать их будущее. Я думаю: если они пойдут в медицину, я смогу помочь им состояться, ведь Ладно, забудь. Это неважно. Мой сын впал в кому, а я уехал, потому что мне невыносима беспомощность. И теперь мне плохо каждый день моей жизни, и я не знаю, что мне делать, потому что я беспомощен как никогда раньше. Я даже пришел поговорить с тобой, потому что потому что я бы хотел, чтобы мои дети в такой ситуации пришли ко мне. И я очень надеюсь, что, когда это случится, я не буду сидеть перед ними так, как сидишь передо мной ты.