Слезы разрешены и даже поощряются, убедительно заявляет она, заметив, как мне кажется, крошки от печенья в уголках моего рта и не осудив меня за них.
Хотела бы я рассказать ей, что там, откуда я родом, при виде слез люди хмурились. Мы с Джимом выросли в одном пригороде Стамфорда, и у нас с ним одинаковый жизненный опыт. Мы оба плохо учились. Я даже не сдала экзамены на окончание девятого класса, которые в наши дни называются GCSE.
А потом у меня появились Рози и Эбби, я работала на низкооплачиваемых сдельных работах, а вот столярный бизнес Джима, что удивительно, пошел в гору, и мы смогли позволить себе нормальную жизнь, а потом и ветхий, нуждающийся в реставрации дом. Джим потратил восемь лет, ремонтируя по вечерам и выходным, чтобы переделать его в дом нашей (а точнее, моей) мечты.
Несмотря на то что мы теперь владели домом в популярном районе на Виктория-роуд, который с годами стал стоить полмиллиона фунтов, в глубине души мы не изменились. Джим никогда не говорил о своих чувствах, даже когда умер его отец. Он считал, что психические болезни это то, от чего страдает кто-то другой, но не мы. Я же, в отличие от Джима, была более открыта к общению на эмоциональные темы, по крайней мере ради своих дочерей, но со временем, как мне казалось, в этом уже не было нужды. А потом я встретила Маркуса, и моя жизнь изменилась.
Нервно улыбаясь и прижимая помятую сумку к животу так, словно она маленький ребенок, я смотрю на окружающие меня лица, старые, молодые. Кто-то из присутствующих одет лучше, чем другие. Шесть незнакомцев и Сью. Как мне сказали, это моя новая семья. Они улыбаются, подбадривают взглядами и кивками головы. Они желают мне добра. И, хотя я не знаю этих женщин, от их присутствия у меня на глазах внезапно вспыхивают слезы в отличие от моих дочерей, они проявляют ко мне симпатию и понимание, в которых я так нуждаюсь.
Меня зовут Линда Деламер. Если быть точной, то Бушар.
Голос мой звучит странно высоким. Роскошным а я отнюдь не роскошная женщина. Эбби обвинила бы меня в том, что я специально говорю не свойственным мне голосом, чтобы произвести впечатление, и была бы права. Хотя сейчас думать о дочерях что воду в ступе толочь.
Я вдова.
А теперь мой тон бесцветный, словно я говорю о чем-то незначительном. Таким же голосом я заказывала жареную картошку в промасленном кафе, куда мы с Джимом ходили посидеть в те годы, когда у нас было туго с деньгами.
И вдруг все присутствующие встают и начинают аплодировать. Поначалу меня это шокирует, и я отступаю на шаг назад, но потом понимаю, что происходит. Они думают, что я наконец разрушила барьер, призналась и себе, и остальным, что мой муж мертв и уже не вернется и я теперь навсегда одинока.
А я все не могу избавиться от мысли: а что, если они ошиблись? Что, если Маркус, как я и подозреваю, жив? Что они обо мне подумают? Знай они правду о том, что я с ним сделала, вместо аплодисментов они заковали бы меня в колодки. Но потом я думаю: а если Маркус жив, то почему бы не поговорить о нем? Ведь если он не умер, то вся боль последних восьми месяцев была пережита напрасно. Значит, никакая я не вдова и все тяжелые чувства исчезнут как не бывало. И вина тоже. И мои визиты в группу поддержки прекратятся сами собой. От этой мысли мои губы растянулись в дрожащей улыбке, и я посмотрела на сидящих передо мной женщин с жалостью, потому что это мне теперь предстоит проявить к ним симпатию.
Прошло восемь месяцев, осторожно выговариваю я, словно читаю вслух строчки разыгранной по ролям пьесы, думая о том, что Маркус вот-вот просунет голову в дверь и войдет в комнату, мотая головой так, словно все это дурная шутка. «Не смотри на меня так, Линди», засмеется он, сжимая меня в медвежьих объятиях и глядя на других женщин в надежде, что и им он тоже нравится.
Маркус всегда был отличным актером. Ему бы понравилось быть вдовцом. В отличие от меня, он с размахом сыграл бы эту роль. Влюбил бы в себя всех вокруг, играя так, словно это последний спектакль в его жизни. Уже через неделю его завалили бы приглашениями на ужины и коктейли, кто-нибудь связал бы ему шарф, какая-нибудь вдова испекла бы для него пирог, и он убедил бы ее, что это самый вкусный пирог в его жизни. В общем, «искренне ваш, Маркус».
Одернув себя, что это не мыльная опера и не шоу Маркуса Бушара, я вдруг осознаю, что мой муж может быть и правда мертв, и нервы берут надо мной верх. С каждым разом мне все тяжелее вспоминать о том, что я его потеряла. По пробуждении утром меня охватывает жуткое осознание, что его больше нет. Кажется, все присутствующие здесь женщины чувствуют то же самое. Даже эта, с волосатыми ногами, огромными родинками и редеющими волосами, знает, каково это любить и желать кого-то. Никого не должен вводить в заблуждение чужой внешний вид, особенно меня, старую дряблую тетушку.
Разве мы, вдовы, заняты не этим? признаю я, делая глубокие вдохи и выдохи так, чтобы они поняли, к чему я веду. Готовимся к очередной панической атаке. Я делаю еще один глубокий вдох и чувствую, как воздух, содрогаясь, проходит сквозь все мое тело. Итак, о чем я говорила Да, прошло всего восемь месяцев с тех пор, как я потеряла мужа. Интересно, для этих женщин имеет