Мониторингу? нахмурился Завьялов.
Надеюсь, и вы знаете, что это такое? его же тоном ответил Иван Палыч.
Женька прыснула от смеха. Завьялов набычился, засопел. Потом молча снял халат и вышел.
Ловко вы его уделали! шепнула Евгения. Спасибо вам большое, что не дали ему Костю Бердникова покалечить.
Что-то подсказывает мне, что это наша не последняя стычка, задумчиво заметил доктор.
Ну, идешь на поправку? спросил он раненного.
Иван Палыч! По гроб жизни тебе обязан! воскликнул Костя. Ногу сохранил! Если бы не ты, то уже бы костыли выписывал бы. Мне Евгения рассказала, как вы меня грамотно прооперировали.
Обычная стандартная операция, отмахнулся Иван Павлович.
«А вот с завьяловскими методами лечения надо что-то решать», про себя подумал он.
Ну все, отдыхай, не буду мешать.
Иван Павлович направился в тамбур хотелось подышать свежим воздухом, после стонов и криков больных в лазарете раскалывалась голова. Ёжась в халате идти за шинелью не хотелось, он встал у окна. Поезд покачивался на стрелках, за стеклом мелькали тёмные поля, подсвеченные редкими фонарями разъездов. Холодный пахнущий углем ветер врывался в щели.
Иван Палыч достал кулон. Маленький, золотой, в форме сердечка, с тонкой гравировкой цветка на крышке. Открыл его: внутри, под стеклом, была фотография Анны.
Эх, Аннушка
Доктор провёл пальцем по кулону, словно мог коснуться её через этот металл.
Вроде не так много времени и прошло, а уже скучает.
За спиной скрипнула дверь. Иван Палыч обернулся. В тамбур вошёл санитар невысокий, худощавый, с рыжими вихрами, торчащими из-под шапки. Лицо его, усыпанное веснушками, было печальным, а глаза, зелёные, как болотные огоньки, смотрели куда-то в пол.
Не помещаю? спросил он, доставая пачку сигарет.
Курите.
Паренек закурил.
Вы новенький, да? Который Косте ногу спас? Петров, кажется?
Иван Палыч, представился доктор.
А я Фёдор Прокофьич Сверчок, санитар.
Сверчок? переспросил Иван Палыч, и тут же отругал себя не тактично получилось.
Прозвище такое, спокойно ответил тот, выдыхая клубы сизого дыма. Прилипло за любовь к музыке петь люблю с детства. Я сам то детдомовский, ни бати, ни маменьки не знаю. Подкинули меня. А нянька как нашла, говорит поет кто-то. Пришла к дверям а там я в пеленку завернутый лежу и плачу, да звонко так, переливно, что пою. А она говорит, что за сверчок тут появился? Вот в государственном доме мне и дали фамилию такую записать то как-то же нужно в документ.
Иван Палыч кивнул. Вновь глянул на фото Анны.
Господин доктор, пробормотал Сверчок. Никак не спится? Вроде после смены вы, а тут стоите. У нас врачи, едва смена заканчивается, все на боковую! И тут же храпят!
Верно, не спиться.
Иван Палыч спрятал кулон в карман, но Фёдор, заметив блеск, кивнул на руку доктора.
Это что у вас? Медный, поди, кулончик? От милой небось?
Доктор покачал головой, невольно улыбнувшись.
Золотой, Фёдор Прокофьич. От близкого человека. Память.
Сверчок снова вздохнул, потирая шею.
Память оно хорошо. А у меня вот ничего не осталось. Был крестик серебряный единственный вроде как мать когда подкинула в люльку положила, на счастье. И того нет теперь. Всё проиграл. Он замялся, глядя в пол. Мишке Бублику, будь он неладен.
Иван Палыч нахмурился.
Как проиграл? В карты, что ли?
Фёдор кивнул, голос его дрогнул.
В карты, господин доктор. Мишка, крыса эта, уговорил: «На спички, Федька,
на интерес». А потом на деньги. Я сперва выиграл чуток, а он, гад, подтасовал, видать. Всё жалованье спустил, да ещё в долг залез. Двадцать рублей должен! Где взять ума не приложу. А Мишка грозит: не отдашь Глушакову доложит, что я казённые бинты воровал. А я не воровал, клянусь!
Иван Палыч хмыкнул.
Что же ты, Федор, меры в игре не знаешь что ли? И что теперь думаешь делать?
Сверчок пожал плечами, глаза заблестели.
Не знаю, господин доктор. Домой бы написал, будь у меня он. А Мишка он же не отстанет. Может, на фронт сбежать? Там хоть пулю поймаешь и дело с концом.
Иван Палыч хотел ответить, но дверь тамбура распахнулась. Вошла Евгения Марковна.
Иван Палыч, Фёдор, вот вы где! А я ищу вас везде. Комендант зовёт, в штабной вагон. Срочно, дело какое-то. Велел переодеться.
Сверчок шмыгнул носом, пряча слёзы. Иван Палыч кивнул, похлопав санитара по плечу.
Поговорим ещё, Фёдор. Не вешай нос.
Женечка бросила взгляд на Сверчка, но промолчала.
Иван Палыч, стряхнув усталость, кивнул и направился в штабной вагон.
Стол, накрытый серой скатертью, стоял посреди вагона. Виновник торжества прапорщик Александр Иванович Сидоренко, одетый по этому поводу в форму с иголочки, лично встречал гостей.
Прошу, господа, присаживайтесь! сказал Сидоренко, указывая на стулья. День рожденья у меня в самом деле. По этому поводу все и собрались.
А собрались практически все оставили лишь двух дежурных санитаров, чтобы следили за порядком, но и им обещано было выдать дополнительную порцию праздничного ужина.
Стол был накрыт скромно. Впрочем, изысков никто и не ожидал. Гречневая каша, приправленная луком и постным маслом, ржаной ноздреватый хлеб, нарезанным толстыми ломтями, варёная картошка в мундире, квашеная капуста в деревянной миске, соленая сельдь и чай в жестяных кружках, заваренный с сушёными травами. На десерт редкость для поезда лежала горсть леденцов, добытых, вероятно, Ефимом Арнольдовичем в Резекне.