Я не мог поверить, что уволен. Я всегда был уверен, что меня все любят, знаете, из тех детишек, которым никогда не говорят «нет», по крайней мере взрослые. Дети мало что соображают, но со взрослымито я знал, как обращаться.
Он сказал: «Вот смотри, например, я прораб и вижу. что ктото плохо работает. Что я делаю? Я его увольняю. Ты был на работе. Ты работал плохо. Ты уволен».
Я тогда не вполне понял. Дядька был угрюмый, вредный, как многие холостяки: жены нет, алкоголик. Но зарабатывал он нормально вполне нормально для своей работы, и явно хотел преподать мне урок. Не только ради моего блага он ощущал на это моральное право. И был настолько любезен, что сообщил мне об этом. Я абсолютно уверен, что он был святой. Настоящий святой. Если ктото плохо работает, его необходимо уволить. Впоследствии я всегда получал большое удовольствие, когда в какойто момент чувствовал моральное право сказать: «Ты уволен!». Ибо у каждого человека есть право сказать «нет».
Почему я делаю то, что делаю
Уверен, что постоянная близость к усилителям и электрогитарам, а также восприятие своего голоса, усиленного во много раз, изменили химию моего тела, в которой, собственно, и содержится жизнь.
Я часто пытаюсь понять, почему я делаю то, что делаю работаю с электрогитарами, барабанами и голосом и что я пытаюсь с их помощью сделать. Но я настолько пуповиной связан с самой этой вещью, что процесс гораздо важнее, чем результат. Близость электрического грохота и грандиозное ощущение подъема и силы, вот. Вот она, эта сила, и ты ее свидетель. Когда гитары играют как следует, попадая друг в дружку, возникает такое веселье это есть правильный аккомпанемент. Становишься таким безудержным и опасным. Самое честное, что я когдалибо испытывал. Очень нужное ощущение. Как только я оказался на сцене, наверное, с первого же концерта, я стал как волк, попробовавший крови. Ощутив этот вкус, я потерял всякий интерес к музыке и бросился напрямик перегрызать глотку. Я был полон решимости испытывать звук наощупь, как ученый, ставящий эксперимент на себе, какойнибудь доктор Джекилл или Халк. Иногда я действительно чувствую себя Халком. Рациональность и гармонию я отбросил за ненадобностью. Я не хотел установленной гармонии. Мне нужны были обертона. Понастоящему хорошую музыку не просто слушаешь, правильно? Это почти как галлюцинация. Так что мне всегда нравились случайные обертона. То, что я делаю, вам либо безразлично, либо БАЦ!
Гусиное озеро
Однажды было характерное мероприятие фестиваль на Гуслейк (Гусином озере). Времена Дэдфестивалей, народу тыщ сто. Мы со Stooges, «Burrito Brothers», «The Faces», еще ктото, возможно, «Canned Heat». Наша очередь вечером, пошел второй день, а я тут с самого начала феста. Ну, и шароебимся с другом от палатки к палатке, набираясь все круче и круче.
Сижу в какойто палатке, чегото нюхаю, я в те дни был не особенно разборчив. И вдруг меня накрывает амнезия: полная амнезия. Честно говоря, довольно трудно об этом вспоминать. Были в жизни тяжелые моменты, и это один из них. Прямо чувствую это опять. Сижу и вдруг совершенно забыл, не только кто я такой и где нахожусь, а вообще что все такое. Все проносится перед внутренним взором, и весь мой мир сжался до размеров палатки, где я сижу скрестив ноги на полу, а снаружи льется дневной свет. Как все равно картинка в телевизоре сворачивается в вертикальную полоску света за ? секунды. Дело плохо. Мне рассказывали, что я в это время просто вырубился, вытаращив глаза и открыв рот. Я был в ужасе. А потом начал думать: надо ведь сделать чтото важное, а что не помню. Ага! музыка. И внезапно я вспомнил, что вот вещи, вот люди, их там человек восемь собралось в поле зрения, а вертикаль все стоит, не уходит. А потом я понял, что должен вспомнить, кто я такой. И вспомнил, и в то же время экран пришел в норму, антенну починили. Страшно, правда? Я люблю телевизор и не люблю, когда он ломается. Ну, я встал, говорю: «Всем пока», сел в «корвет» и уехал на площадку. Вот и все.
Ну, и потом на концерте было очень круто, знаете, настоящий бешеный концерт. И народ так въехал. Великолепная ночь, ясное небо, полное звезд. Мы тогда играли вещи с альбома «Fun House», музыка как циркулярная пила. Наверное, это была
первая настоящая музыка, с настоящими яйцами, которую эти ребята услышали. Их вставило они никогда раньше не видели Stooges. Так что все перлись не меньше, чем я. Хотелось танцевать, мир был прекрасен, на сцене все отлично. А перед сценой провал, яма, фута четыре в глубину и четыре в ширину, на всю длину сцены, и патруль двое конных полицейских. По ту сторону деревянный забор из толстых досок, футов пять с половиной в вышину; между ямой и забором два отряда полицейских с доберманами, причем полицейские здорово накачаны пивом. За деревянным забором противоциклонное заграждение, а за ним уже толпа. Между забором и заграждением зазор в несколько дюймов.
Сцена была крутящаяся: одна команда играет, другая расставляется, потом сцена поворачивается, и готово. Свет устроен на высокой башне, футов 45. Ну, я развожу шурымуры с публикой, всех тащит, такая прекрасная ночь, я играю музыку. И ведь я коечто принял, так? И рука моя сама собой поднялась и машет: «Идите сюда, поближе!». Этого хватило: они стали крушить всю хуйню. Мне никогда не нравились заборы, заграждения во всех своих проявлениях. Могу, конечно, и за оградкой, но предпочитаю непосредственный контакт с публикой. Когда играешь музыку, любой забор воспринимается как личное оскорбление. Я понимаю, когда сам артист этого хочет тогда пожалуйста. Что до меня, это всегда оскорбительно. Промоутеры такое дерьмо! Не то чтобы я был против стен между людьми как таковых. Просто стены бывают разные. В данном случае забор был совершенно не к месту. И я решил поддержать их: пускай ломают. И они его разнесли.