Из каких-то дальних, пыльных закоулков нашего «родового гнезда», которое больше смахивало на заброшенную голубятню с протекающей крышей, на шум ультиматума и мои последующие оживлённые расспросы начали выползать родственнички. Дальние, как мне тут же шепнул на ухо Борисыч, но, достаточно близкие, чтобы считать себя вправе совать свой любопытный нос в дела Рода. И, судя по их кисло-испуганным физиономиям, на которых читался весь спектр отчаяния, новости им ой как не понравились. Прямо скажем, вызвали у них коллективный запор.
Первой материализовалась тётка. Пожилая, сухая, как вобла, с поджатыми губами и глазами-буравчиками, способными прожечь дыру даже в каменной стене. Звали её, если память моего нового тела мне не изменяла (а она, зараза, начала подкидывать всё больше интересных деталей), Аглая Еремеевна, и она, вроде как, числилась учителем при мне. Она, видимо, успела крепко привыкнуть к власти и расставаться с ней не собиралась.
Следом за ней, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и обильно потея, вылез двоюродный братец. Имя у него
было какое-то цветастое и нелепое Евлампий, но больше ему подошло бы прозвище «Трусливый Заяц» или «Мокрая Курица». Пухлый, рыхлый, с бегающими глазками и вечно влажными, липкими ладошками. Судя по всему, этот экземпляр тоже метил на какое-то «влияние» и «место под солнцем», хотя какое влияние может быть у человека, который боится собственной тени и чихает от сквозняка, я, честно говоря, не представлял.
Узнав об ультиматуме Волконских, эта сладкая парочка, да ещё несколько примкнувших к ним приживал и дармоедов, чьи имена и степень родства я даже не пытался запомнить, ибо мой мозг и так был перегружен, подняли такой вой и визг, что древние стены замка задрожали и грозили обрушиться нам на головы.
Погибель! Это погибель наша! Конец всему! заголосила тётка Аглая, картинно заламывая свои костлявые руки, хотя слёз в её сухих глазах я что-то не заметил. Актриса погорелого театра, не иначе. Надобно немедля соглашаться! Отдать им всё, что просят, до последней нитки! Может, хоть жизни наши жалкие пощадят, смилостивятся!
Да-да, тётушка, вы абсолютно правы! Мудрейшая женщина! поддакнул Евлампий, вытирая со лба обильный пот рукавом своего засаленного, воняющего кислятиной кафтана. Зачем нам эти земли у Чёрного Ручья? Одни хлопоты от них да налоги! А так может, барон Волконский смилостивится примет нас под свою могучую руку будем жить тихо-мирно
Ага, примет. Как рабов на плантацию. Или как живые мишени для тренировки своих огненных шаров. Или просто прирежет, чтоб не путались под ногами.
Они обступили меня, галдя. Обвиняли в безрассудстве, в том, что я, «сопляк неопытный, молоко на губах не обсохло», хочу погубить их всех из-за своей мальчишеской гордыни и упрямства. Требовали немедленно отправить гонца к Волконскому с изъявлением полной и безоговорочной покорности, слёзными мольбами о прощении и предложением лизать ему сапоги.
Я слушал этот балаган и во мне снова закипал гнев, который я испытал при виде наглого гонца Волконских. Кричать на них, вступать в перепалку значило опуститься до их уровня. А этого я себе позволить не мог. Если я собираюсь здесь что-то изменить, мне нужно утвердить свой авторитет.
Успокойтесь, властно заявил я. Шум на мгновение стих. Они уставились на меня. Давайте разберёмся по порядку, без истерик.
Я сделал паузу, давая им возможность немного прийти в себя.
Вы предлагаете капитулировать. Отдать Волконскому всё, что он требует. А что дальше? Вы всерьёз думаете, что он оставит нас в покое? Человек, который только что убил главу нашего Рода, вашего родственника, который открыто глумится над нами, который считает нас «сопляками»?
Тётка Аглая фыркнула:
А что нам остаётся? Силы неравны! Он нас сотрёт в пыль! Никто за нас не заступится!
Возможно, согласился я, кивнув. Но давайте подумаем, что будет, если мы сдадимся без боя. Земли у Чёрного Ручья это последнее, что приносит хоть какой-то доход этому баронству. Отдав их, мы останемся ни с чем. Волконский, получив своё, не остановится. Он заберёт всё остальное. А нас в лучшем случае, сделает своими рабами. В худшем просто перебьёт. Вы этого хотите? Быть рабами у человека, который презирает вас? Или стать удобрением для его полей?
Мои слова, похоже, произвели некоторый эффект. Паника в их глазах не исчезла, но к ней добавилась тень неприятной задумчивости. Они, видимо, не рассматривали ситуацию под таким углом. Привыкли думать только о сиюминутной выгоде.
Но но у нас нет шансов! проблеял Евлампий, снова начиная потеть. У него сотни воинов, латники, магия! А у нас что? Десяток крестьян с вилами да два старика?
А у нас есть три дня, я посмотрел ему прямо в его бегающие глазки, и он трусливо отвёл взгляд. И у нас есть голова на плечах. По крайней мере, у некоторых. Волконский силён, да. Но он самоуверен. Он считает нас лёгкой добычей. И в этом его главная слабость.
Я говорил с такой внутренней уверенностью, которой сам от себя не ожидал. Каждое слово было взвешено. Я пытался показать им, что капитуляция это не выход, а лишь отсрочка неизбежного, с ещё более плачевными последствиями.