Тут уж, понятное дело, все его упрашивать стали. Путеводи, дескать, нами и дальше! Ну, да отшельник тот однодневным другом быть и не собирался, вновь весной обещал прийти.
Сдержал отшельник своё слово вернулся, лишь только оттепель пути рассметанила, под берёзу свою. Сначала на голом-то месте, под ветром-свистуном, слово Божье ой как зябко вещать было. Ну, да у весны дела ладятся: скоро вода по оврагам отжурчала, сочные травы взошли!
И вот дело уже
в начале мая было собрался народ в очередной раз у той берёзы. Вздохнул отшельник полной грудью и только собрался начать свою проповедь, как вдруг запел в молодой листве соловей. Эдакая-то серая пташка, каких в Подгорах и его окрестностях видимо-невидимо по весне водится! Видать, только что из своей Африки прилетел: пёрышки почистил, хвостиком дрыгнул и запел. Плескучая какая-то радость в той песне была. Любовь, ещё мало знакомая человеку, ко всему, живущему на земле, под землёй и на небе!
Недолго, совсем недолго пел соловей. А как замолчал, поднялся отшельник со своего места, сверкнул глазами, в которых соловьиная песня радость зажгла, и в пояс подгорцам поклонился. «Проповедь окончена, возвестил. Потому как всё, о чём я намеревался рассказать вам за целое лето, поведал в своей короткой песне соловей».
Странный был всё же тот отшельник! Перекинул через плечо свою сермяжную сумку, в которой звякнули чашка и кружка единственные вещи, которые при нём тогда были и в горы ушёл. Так больше и не возвратился.
А очередной весной это и некоторые старики, ещё живущие в Подгорах, подтвердить могут прилетел на ту берёзу соловей с человечьим лицом. И лицо у него отшельника, что ушёл и не возвратился, в точности было. Запел соловей так, что загрезишься, однако осечка в этом вопросе вышла. Одни крылечные разговоры, полные беспокойства, тот соловей и породил: к войне или к миру такое чудо?
Я, байщик-обманщик, так разумею, что каждому своя дорога на этой земле уготована. И всё полезно, что не скабрезно, что Белобога вызывает во тьме на подмогу, и что открывает дверцу, ведущую к каждому сердцу.
Сказка ни о чём
Заглянет к нему, бывало, охотник, попросит такую сказку рассказать. Отшельник возложит ему на голову руки, надавит слегка на виски. «Слушай тишину», скажет, как прикажет, ему. И охотник сидит целыми днями возле пещеры, не шелохнётся. Лишь порой улыбнётся, да так, словно солнечный зайчик упал на лицо.
А иной раз скажет ему отшельник: «Зри красоту». И укажет морщинистым пальцем куда-то вдаль. Охотник и смотрит, мигать перестав. На эмалевый, искрящийся на солнце снег, на лиловую дугу горизонта на всё, как новорождённый, глядит. Кому такое дело «до фонаря», а у охотника из глаз слёзы восторга льются, катятся по длинной бороде!
Но вот сказка ни о чём рассказана, охотник встаёт и уходит. Тянутся по длинному буераку следы от лыж. А месяца через два, когда первые одуванчики в траве зажелтеют, приходит снова к отшельнику. На этот раз без силков и лука, с родниковыми какими-то мыслями в голове. Просится к отшельнику в ученики...
Всё.
Сон и калика перехожий
И вот однажды, во время очередной ссоры, вырвалось у Марьи из груди:
Чтоб ты в кусок льда превратился!
Не успела досчитать до трёх, как муж её, Иван, превратился в кусок звонкого льда.
Тает лёд под ярким весенним солнцем на глазах. Марья плачет, что делать не знает. Наконец, догадалась: спустила тот лёд в погреб, положила на прошлогодний снег.
День, другой, третий проходит Марья всё плачет. Сама себя, как скорпион, жалит и жалит. Вот проходит мимо её ворот калика перехожий, странник божий. Марья его и зовёт: «Помоги!» А прежде, бывало, каликам никогда ворот не открывала, объедалами да жулябисами* божьих людей называла!
Выслушал калика Марью, подвёл её к зеркалу, над комодом висевшему, и пальцем в него ткнул:
Что ты мужу своему пожелала, то и себе пожелай!
Марья исполнила указ калики. И оглянуться не успела, как сама превратилась в кусок льда.
Калика слазил в погреб, достал оттуда кусок льда, который Иваном прежде был. Бросил оба куска Ивана да Марью в кастрюлю. Раздул огонь в печи и стал ту кастрюлю разогревать
Растаяли оба куска льда, перемешались. А вскоре и вода закипела, пар клубами пошёл
До тёмной ночи сидел калика у печи, думу свою думал. Наконец, вышел во двор, взял стоявшую возле сарая лестницу и слазил на небо. Отколол от сиявшей луны небольшой кусочек, спустился на землю и бросил его в кастрюлю. Утром, на заре, сбегал к соседнему лесу и отломил
от солнца, восходившего над ним, также кусочек. Затем, в полдень, поймал в платок тёплый южный ветер, оторвал у цветка яблони лепесток, на котором сидела бабочка, и всё это также бросил в кастрюлю. Спустил ту кастрюлю в погреб, и когда вода в ней замёрзла, вынес на свет. Разломил свежий, искрящийся на солнце лёд на две равные половины и приказал им превратиться в Ивана да Марью...
Что божий человек задумал, то и получится! Не успел калика ворота за собою закрыть, как Иван да Марья, вочеловеченные, уже во дворе стояли, друг дружке сердечно улыбались. Приняли они всё происшедшее с ними за чудесный сон. Когда же выяснили, что один и тот же сон им обоим приснился, очень, конечно, тому удивились.