Богата фантазия сказочника: он переносит слушателей в заморские страны: Чин, Чинмачин, Хиндистан, в близкий и одновременно далекий Арабистан, в реально существующий Йемен, а то и прямо «в края, близкие к тем местам, где обитают дэвы» . Но это только в сказке, а в жизни редкий из слушателей бывал дальше своего «уездного» города: большинство жило и умирало в своей деревне, и только в качестве исключительного подвига представлялось рядовому мусульманину паломничество в Мекку на поклонение черному камню Каабы.
Таков общий фон, на котором происходит действие сказки. Этот фон, земной и реальный, противополагается другой половине сказочного мира волшебному царству, о котором мы говорили в главе III.
Остановимся подробнее на тех персонажах реальной жизни, которые изображает сказка.
Начнем опять-таки с «верхов». Падишах (он же султан) изображается, как и во всякой сказке, довольно шаблонно. Сказка, пожалуй, нигде не подчеркивает, что у него большая склонность именно к государственным делам. Он больше занят охотой или семейными делами: как бы найти подходящую невесту для сына (шахзадэ́) или жениха для дочери. Особенно активен падишах, когда дело идет о неудачливых претендентах на руку его дочери: эти неудачники, по общему правилу, должны поплатиться жизнью. Падишах турецких сказок, как и арабский Харун ар-Рашид, любит в сопровождении своего везира инкогнито обходить свою страну (город), интересуется тем, что говорят его подданные, и особенно ревниво следит, чтобы они не смели зажигать в доме огня, если он, падишах, перед этим издал такое распоряжение. Падишах задает эпические задачи герою, которые последний всегда беспрекословно выполняет сам или при посредстве «волшебного помощника». Иногда падишах созывает меджлис и советуется с ним, как поступить в трудную минуту (ср. сказки 64 и 77). В последней сказке эти «заседания меджлиса» даны в комическом плане: виртуозный вор так ловко одурачивает падишаха и его советников, что падишаху ничего не остается, как публично объявить о прощении вора (ср. также конец сказки 76).
Везир чаще всего именно «лукавый царедворец» и тайный злодей, чем «верный советник» падишаха. Своя особая линия, которую иногда ведет в сказках везир, и контакт его с главным врачом (хеки́м 6aшы), иногда выступающим в роли отравителя (сказка 73), все это, очевидно, намеки на те дворцовые интриги и перевороты, которыми полна история султанской Турции. И еще одна характерная деталь из тех же придворных нравов: «в те времена, когда кому-нибудь давали новую должность, падишах одновременно приказывал назначенному снести голову какому-нибудь человеку» (сказка 69).
Бледнее представлены другие «придворные чины»: главный мясник (каса́б-башы), главный маринадщик (туршуджу́-башы), главный привратник (капыджы́-башы) и пр. Воспитатель султанских детей лала́, тоже яркая фигура эпохи дворцовых переворотов, в турецкой сказке по существу не отличается от везира. Особняком стоит типичный облик главного звездочета (мюнеджим-башы), профессия эта высмеивается в сказке 74.
Войска и военачальники в сказках обрисованы в самых общих чертах (см. сказку 64 и др.). В распоряжении падишаха состоят чау́ши (см. сказку 33) или сторожа (сказка 77), а также телляли, которые, как уже отмечалось, объявляли населению приказы падишаха. Для сношений с другими городами и странами существовали гонцы-татары (см. прим. 3 к сказке 27).
Довольно ярко обрисован в сказках бей типичный феодал, считающий себя полновластным хозяином своей территории и своей семьи, в частности жены (см. по этому поводу сказку 58). В некоторых сказках роль бея не отличается от роли падишаха.
Ка́ди изображен в сказках как «судия лукавый», себе на уме (см. особенно сказку 65, а также сказки 37 и 67). Будучи падок на всякого рода предосудительные действия, он в то же время не прочь выставить себя оплотом закона и опорой нравственности: «чего только не будет делать народ, раз уж я и то убил человека», говорит он в сказке 67.
Мусульманское духовенство (има́м, муэззи́н) обычно только упоминается без всякой дальнейшей характеристики. В сказке 45 имам выведен как неудачный соблазнитель девушки, оставленной на его попечение. Что касается «духа ислама» в сказках, то сказочные герои исполняют все мусульманские обряды при всяких обстоятельствах жизни, что отметил еще В. Д. Смирнов в своем «Очерке». В сказках сохранились черты многоженства: герой, имея «любовь на лице земли», одновременно женится и на девушке из подземного царства и т. д.
Старинная школа, где учителями выступали представители духовенства, довольно ярко изображена
что пораженного дракона не надо бить еще раз, а то он оживет, или того, что для превращения из зверя в человека надо отряхнуться? Турецкая сказка не была бы сказкой, если бы она, в противоположность сказкам всего мира, отказалась от этих композиционных или стилистических деталей .