Жалость какая, сколько добра пропало.
Жратвы полный багажник, сказал Гусь.
Подошел Чесноков.
Сержанта ранили, сообщил он. Прямо в грудь. Вот беда, скоро всех ментов перебьют.
Поглазев на чадящие обломки и с сожалением поцокав языками, пошли назад к Свиридову. Андрей, наклонившись над раненым, с помощью Никиты Болдырева бинтовал Бельчика. Сержант стонал, мотал головой, словно отгоняя мух.
У меня братана тоже ранили, сказал Никита Болдырев, кивая в сторону сидевшего на поваленной осине Сергея. Правда, не сильно, в лодыжку. Вот сюда. Он нагнулся, показывая, куда попала пуля.
Наспех соорудив из березовых жердей и шинели носилки для Бельчика, группа углубилась в лес. Немного позже на проселке, от которого они успели отойти километра полтора, послышался шум моторов. Несколько минут все молча слушали, как ширится, затопляет все вокруг приглушенный расстоянием тяжелый гул множества машин.
Василий Федотыч, подозвал Андрей Хижняка, надо сходить посмотреть, что на дороге творится. Ты как?
Схожу... пожал плечами электрик. А чего не сходить.
Он поднялся, нахлобучил поглубже клетчатую кепку и зашагал в сторону проселка, широко загребая ногами, обутыми в стоптанные кирзовые сапоги.
Глава III
Никогда в жизни не видел он столько техники
и людей, собранных в одном месте. Подавленный, вбирал Хижняк в себя непрерывный лязгающий поток и с тоской думал, что конца и краю не будет этой войне, лежащей, как пропасть, между ним и женой Клавкой и четырьмя их белобрысыми, конопатыми ребятишками. Когда столкнулись две такие силы, никто от беды в стороне не останется.
Невезучий мужик Хижняк! Может потому, что простой слишком. Даже лопуховатый. Не зря окрестили его в тюрьме обидной кличкой Лапоть. Лапоть, он и есть лапоть!
В пятнадцатом году ушел воевать за веру, царя и отечество. Чуть не добровольцем пошел. Олух был, не приведи господь. На молебне напутственном так расчувствовался, что едва не прослезился. Окопная жизнь быстро вышибла умиление царской фамилией. Только жаль, не успел до самого конца поумнеть осенью того пятнадцатого года попал к немцам в плен и целых три года батрачил на одной из ферм. Приехал в Россию, а здесь сам черт не разберет, что к чему. И красные, и белые, и зеленые. Василий оглядеться не успел, как поставили его под ружье. К Деникину. Вскоре снова в плен угодил, на этот раз к красным. Изъявил желание вступить в Красную Армию. Воевал, два раза был ранен. После гражданской войны женился, построил домишко, через положенное время дочь родилась. Словом, начал новую жизнь налаживать, добром обзаводиться. Но случилось вскоре вот что.
Младший брат Хижняка Лешка ошивался в банде некоего Потапова, бывшего дворянчика. Дурью его туда сманили, а чего с него взять? Восемнадцать лет мальчишке. Сколько его Василий уговаривал бросить Потапова, явиться с повинной. Плакал Лешка от жалости к себе, все обещал: вот-вот брошу. Но не ушел. Главаря боялся.
Напакостил Потапов много, за него взялись всерьез. Нагнали красноармейцев из губернии, пушки подвезли. А в селе знали, что Лешка иногда к старшему брату по ночам приходит, то бельишко сменить, то харчами поджиться. Ну и подкараулили его комсомольцы из сельской кимовской ячейки. Лешка сдаваться отказался, попытался пробиться в лес. Под окнами избы брата его и уложили, сам он успел двоих комсомольцев ранить. Остальные сгоряча чуть не пристрелили Василия, но одумались, повезли в уезд. За пособничество бандитам ему пять лет влепили и услали за Урал, тайгу валить.
Отбыл срок, вернулся, а жена за другого вышла. Родители умерли. Послонялся Василий с неделю по деревне и махнул опять в северные края, на этот раз добровольно. На севере он не прижился. Пытался там семью завести, но неудачно. В тридцать пятом снова приехал в родные края, в селе своем жить не стал, а перебрался в Приозерск, где устроился электриком на хлебозавод. Через год женился вдову взял с двумя детьми, да своих двое родилось. Казалось, жизнь снова налаживаться стала, а тут сразу две беды. Сначала война, а потом злополучный пожар, за который грозил Хижняку сердитый следователь из НКВД чуть ли не расстрелом. Одно слово невезучий, и всё тут...
Он рассказывал Свиридову увиденное тихо, почти шепотом, но тесно придвинувшаяся кучка отчетливо слышала каждое слово. Андрей не мешал им слушать, понимая, что происходящее ставит всех на одну доску.
Вот такие дела, гражданин лейтенант, приплыли мы, как кур в ощип, закончил Хижняк. Кругом немцы.
Впереди, в стороне от грейдера, отчетливо лопнул выстрел. Через секунду второй. И пошло. Загремело, заухало на все лады из всех калибров. Отдельных звуков среди непрерывного грохота уже не разобрать. Шальной снаряд упруго прошелестел над верхушками сосен и рванул рядом.
Трехдюймовый, пробормотал Хижняк, распластавшийся лицом вниз.
Остальные лежали скорчившись, прикрыв головы руками.
Бой продолжался часа два. С проселка не доносилось никаких звуков, похоже, немец, опрокинув наши части, прорвался дальше на восток, а вся свиридовская группа оказалась во вражеском тылу, вывести из которого своих подопечных шансов у него практически не оставалось. Один он их не устережет. Сегодня же ночью разбегутся. Хорошо, если самого чем-нибудь по затылку не тюкнут. А чего им терять? Сроки у всех немалые, а тут на́ тебе! Амнистия полнейшая. В Приозерске делать нечего, там немцы, позади тоже немцы. Куда ни кинь, везде клин, а выбираться надо.