Старший лейтенант Холудяк, представился военный, подавая руку. Командир батареи. Вернее, исполняю обязанности командира.
И заулыбался, показывая мелкие, тронутые чернотой передние зубы. Оба сержанта вежливо козырнули и отошли, чтобы не мешать начальству беседовать.
Закурили. Пока красноармейцы маскировали трактор и орудия, а Воробьев, посвистывая, сонно ковырялся в моторе, Холудяк рассказал Андрею их невеселую историю.
Батарея, куда входил взвод старшего лейтенанта, получила задание обстрелять лощину, по которой стягивались или должны были стягиваться для возможного прорыва немецкие танки. Цель была далеко, верстах в десяти. Обстреляли
ее весело, выпустив по полному боекомплекту. Прислуга так упарилась, что сбросила гимнастерки. А потом стало по-настоящему жарко. Прямо на позицию из-за облаков вывалилась тройка пикирующих бомбардировщиков и пошла сыпать кассеты жутко завывающих бомб. Первой же серией взрывов накрыло КП, убило комбата и разбило две пушки. Все кинулись кто куда. Сам Холудяк попытался было вывести из-под огня хоть одну дальнобойку, но рядом взорвались сразу две или три бомбы, и он, оглушенный, полез прятаться под трактор. Когда самолеты улетели, Холудяк обнаружил, что остался единственным из командиров, а от всей его родной третьей батареи уцелели чуть больше половины личного состава, две пушки и трактор. Одно из оставшихся орудий практически вышло из строя побило оптику, повредило откатный механизм, хорошо, хоть колеса крутятся с собой для количества утащить можно.
Старший лейтенант Андрею понравился. Во-первых, потому, что не выпендривается, хотя с самого начала находился на переднем крае не то что Свиридов, который фронта не нюхал и сейчас тоже направлялся подальше от стрельбы. Во-вторых, не было в нем той надрывной жертвенной безнадежности, что порой сквозила в разговорах людей, вырвавшихся из окружения и тяжелых боев: эх, все равно пропадать! Холудяк пропадать никак не собирался. Посмеиваясь над самим собой, страху натерпелся под самую завязку! не забывал о деле, подзывал к себе сержантов и бойцов, коротко отдавал приказания, выставил на окраине села пост, кого-то послал за председателем, двух красноармейцев отрядил искать лошадей.
Выкурили еще по папироске. Холудяк посетовал, что плохо с тягловой силой. На все батальонное хозяйство трактор да четыре коняги. Половину снарядов уничтожить пришлось не на себе ж тащить. Для раненых и то места не хватает по очереди на передках мостятся.
Подошел председатель. Холудяк стал просить лошадей. Председатель предложил обыскать все конюшни: если найдет, пусть забирает. Тогда он стал приставать к Свиридову, чтобы тот перешел в его подчинение и отдал машину.
Раненых в «воронок» погрузим, развивал свою мысль Холудяк, часть снарядов. А этих, он ткнул пальцем в сторону гревшихся на солнышке под охраной арестованных, гони к чертовой матери.
Как это гони? уставился на него Свиридов. Ты словно дитя малое рассуждаешь. Я же за них отвечаю. Что мне, под трибунал из-за тебя идти прикажешь? Кого надо, всех выпустили, уже на фронте вину кровью искупают, а этих выпускать нельзя, они тебе дел натворят.
Тогда шлепни их, и дело с концом.
Вот молодец, развел руками Андрей. Может, еще чего придумаешь? Ох и шутник...
Шутник, согласился Холудяк. Голубые, светлой воды глаза его сузились, на смуглых небритых щеках вспухли буграми желваки. Ты знаешь, лейтенант, как мне смешно? Аж сил нет! Поэтому и шучу с тобой. А чего не шутить? Вон те трое до вечера не доживут, если до медсанбата их не довезем. А на чем везти прикажешь? На тракторе? На горбе?!
Свиридов предложил забрать раненых с собой. Они уже начали примериваться, как их поудобнее разместить, но вмешался Бельчик и сказал, что днем в закрытом кузове настоящая парилка, вентиляции никакой. Тут не то что у раненых, но и у здоровых тепловой удар может быть. Почесав затылок, Холудяк с ним согласился. Одного тяжелораненого артиллериста с забинтованным животом усадили в кабину, остальных старший лейтенант забрал с собой.
Глава II
Вырос Ванюшка Бельчик в самой разбедняцкой семье. У отца с матерью семеро по лавкам, из них пять девок. Отец за голову не успевал хвататься всю жизнь на приданое работать не переработать. Только какое уж тут приданое, когда едва-едва с картошки на хлеб перебивались, а после рождества хлебушек пополам с лебедой. Две зимы дали Ванюшке в школу побегать. Потом решили: хватит попусту чуни бить и определили помощником к общинному пастуху Евдокиму Станчику. С тем и кончилось недолгое детство его. Года через четыре перевели Бельчика в полеводческую бригаду, потом конюхом работал, и так до самого призыва на действительную.
В армии Бельчику понравилось. А чего не понравится? Каждый день щи мясные, чай сладкий, одежка добротная. Если насчет дисциплины и строгостей всяких это для лодырей и разгильдяев страшно. Бельчику приказания
не в тягость. Есть! И пошел выполнять. Он ко всякой работе привык, потому так легко служилось ему. Сержанта присвоили на малую грамотность не посмотрели. По городу шагает, каблуки цок-цок! Сапоги яловые начищены, как зеркало, ремень кожаный, на все дырочки застегнут, на груди два эмалевых значка: один за отличную стрельбу, другой за образцовую службу.