М-да, глубоко вздохнул тесть.
И вы сидели справа? недоумевал сержант, возвращая уцелевшую блок-фару, приемник и чехлы. Ну, извините, свежи предания
Твоя лайба, духарик? спросил жизнерадостно шофер «техпомощи»,
подводя стальную рогатину под перекореженную подвеску.
Ракитин угрюмо отвернулся, уставившись на такие же автоостанки, валявшиеся неподалеку, чьи-то чужие трагедии засыпанные снегом, в черной пыли и птичьем помете. Тесть смотрел на него напряженно и безучастно.
Да, сказал Ракитин тихо. За рулем сидел я. Но она хотела, чтобы Вернее, не хотела
Машину везем ко мне в гараж, перебил тот. На стоянку в таком виде нельзя. Разграбят.
Домой Ракитин вернулся вечером. Голова разламывалась от боли. Лег на кровать, включил телевизор.
Транслировали веселенькую киношку о приключениях бесшабашных жуликов в Америке века минувшего. Звучали мотивы в стиле «кантри», жесткие шуточки и выстрелы, умирали так, словно об этом одном и мечтали, лопались и тут же возрождались состояния.
Оптимистический кинофарс, в другое бы время позабавивший Ракитина, ныне вызвал в нем, подавленном большой материальной потерей и прочими неприятностями, острейшее раздражение, но выключить телевизор он не решился, с ящиком было не столь одиноко
Но вот программа закончилась, экран погас, и в тишине комнаты вновь воцарилась тягостная правда: усталости, боли, мытарств и обязательств.
Первые долги он отдал, и милосердная безмятежность сна ждала его как награда, после которой начиналась выплата неотвратимых долгов дня завтрашнего.
Позвонила Рита. Расспросила, как, что. Александр расплывчато объяснил Сказала: сидит у подруги неподалеку, если он не против зайдет Ракитин, маясь в сиротливом томлении духа, механически ляпнул: буду, мол, рад, тронут участием
После же, опустив трубку, обругал себя последними словами, но путей к отступлению не нашел, а потому спешно побрился, глотнул из початой бутылки коньяку в надежде унять мигрень да и выйти как-то из взвешенного состояния; почистил ногти, забитые мазутом от троса лебедки: чтобы запихнуть беспомощный автотруп в тесный гараж, пришлось изрядно повозиться
Вскоре появилась Рита беспечно-возбужденная, разрумянившаяся от морозца
Выскажусь штампом, произнесла она, поцеловав его в щеку. От тебя пахнет, как от настоящего мужчины: чуть-чуть спиртным, чуть-чуть сигаретами, одеколоном и бензином. Рассмеялась.
Попили чаю, стесненно поговорили, избегая упоминаний о Люде
Механически произнося общие слова, Ракитин клял себя в душе за то, что позволил прийти ей сюда. Однако невнятно и вяло.
Голова болела так, словно на плаху просилась, мысли ворочались каменными глыбами
Ушла она не скоро.
Ты проводишь меня? спросила, накидывая пальто.
Да, я посмотрю в окно, произнес он, бесконечно равнодушный ко всему на свете. Поправился: Голова что-то
Конечно-конечно, отдыхай милый!
С огромным облегчением закрыв за ней дверь, он погасил ночник, готовясь уснуть в страдании тела и кроткой греховности души, как вдруг затрезвонил безжалостный телефон.
Звонил Семушкин.
Выспросил подробности, поахал, посочувствовал, поострил, сообщив в итоге, что завтра и непременно Ракитина ждет у себя начальство. Решается вопрос с командировкой в Испанию. В отделе завал, все перегружены
Ракитин, измотанный, слушал его трескотню тупо.
Командировка, начальство все это представлялось ему категориями какой-то иной жизни. А в этой была больница, изрезанное лицо жены, милицейские погоны, квитанции, искалеченное железо и хлопоты прошлые, настоящие и будущие.
«Главное жива», еще раз подумал он, непритворно запамятовав случившуюся измену и уясняя, переводя будильник на семь часов утра: завтра не отоспаться начальство вставало рано и рандеву с присущей ему непосредственностью также назначало засветло.
Приходилось подчиняться. Ведь и рандеву, и грядущий отъезд за рубеж, и завал работы на службе составляли жизнь, основу ее, а сегодняшний день забот всего лишь издержки этой жизни, ее превратности. И, вероятно, неотвратимые.
ПОЛ АСТАТТИ
Полночи они с переводчиком болтливым заносчивым типом проторчали у облезлого дома, в котором жил этот проклятый Михеев, напрасно пытаясь связаться по рации с гангстерами, должными вот-вот подкатить сюда с захваченным ими клиентом, но рация не отвечала, время перевалило за полночь, и вдруг из темноты возник этот самый парень весь какой-то взъерошенный, прихрамывающий Один. Без машины.
Астатти остолбенело смотрел, как он входит в подъезд, скрываясь в его темном чреве
Пискнула ржавой петлей облупленная, в грубых потеках масляной выцветшей
краски входная дверь.
Он недовольно воззрился на переводчика, уже успевшего растерять за долгие часы ожидания свою ерническую самоуверенность.
Поехали на базу, пробормотал тот, отводя в сторону смурной взгляд. Чего-то не срослось.
Что именно не срослось, прояснилось лишь на следующий день, когда в коттедж, мрачный, как голодный вепрь, пожаловал толстячок с пронзительными глазами, глава мафиозного клана, именовавшийся Кузьмой Федоровичем.
Уместив на диване теплое клетчатое пальто, мафиози повалился в пухлое кожаное кресло и, скрестив на груди татуированные пальцы, впился удавьим взором в невозмутимое лицо Астатти, молвив с вежливой неприязнью: