А Софья? Что она для Ивана Милославского? Родственница. Умна то не отнять. Но баба же! Не то, что править державой не сможет, а и присутствовать на совещании мужей державных не должно ей.
Думая так, отчего-то Милославский не обращал внимания, что уже здесь он по воле Софьи. И сидит она тут, и не только слушает, но и направляет мысли мужей. И, вольно или нет, но вокруг нее собирается общество несогласных с Нарышкиными.
Я послал своего говоруна, доброго бирюча, такого, что заговаривает ажно зубы после не болят. Вот он и должен был стращать стрельцов первого полка когда установилась пауза, решил проинформировать других заговорщиков Пётр Толстой. Так побили ж его, связали. А иные стрельцы, яко и сотник Стрельчин с сыном своим, «Петра» кричали. И еще двоих послал Не вернулися. И так же случилось в Стременном полку стрелецком [единственный полк, который полным составом не участвовал в событиях 1682 года на стороне бунтовщиков].
Вот и дурни! выпалил Хованский, а вот Софья Алексеевна посуровела.
Её брови стали будто одна так нахмурилась царевна.
Со стременными стрельцами, то понятно. Их и не думали подымать. А вот иные И что полковник Григорий Горюшкин да полуголова Степан Фокин заодно со стрельцами своими? То их полк, после продолжительной паузы, когда даже Хованский не осмелился прервать размышления Софьи Алексеевны, спросила царевна.
Присутствующие были удивлены тому, что царевна буквально по именам знает всех полковников и даже полуполковников стрелецких полков. А таких полков на Москве нынче очень много.
Ну же, Петро, говори! Что с полковниками теми? Знаю я их, славные, мои людишки, проявлял нетерпение Хованский.
Так убиты они! Там и непонятно, как всё случилось. Бают, что сын сотника Стрельчина изрубил и Горюшкина, и брата его, Фокина, пожимая плечами, говорил Пётр Толстой.
Все взоры перешли теперь на Петра. Да он и сам знал, понимал, как важно то, что он теперь сообщил, для дела. Иные полки московских стрельцов смотрят на краснокафтанников, на Первый полк, как на образец.
И то, что всего лишь один полк числом меньше тысячи стрельцов не будет принимать участие в бунте, это и не критично, не будь это Первый полк из Стрелецкой слободы.
Сейчас в Москве больше тридцати тысяч стрельцов. А как узнают служилые люди, что в столице началось такое веселье, так обязательно подтянутся в Москву стрельцы из других ближайших городов. Всем захочется поживиться.
Под стражу взять потребно и сотника, и сына его. Токмо Долгоруков не даст это сделать. А ещё лучше
Софья посмотрела на красный угол и перекрестилась на икону. Однако это обращение к Богу не утешило кровожадность царевны. Пристрелить, как псов бешеных. И обвинить в том Нарышкиных. Вот тогда они не «Петра» кричать будут, а за Ваньку, ну и за меня. Полюбят Ивана забудут и что он скуден разумом.
Так, может быть, стоит нам раньше начать? Пока иные полки согласны выйти? задумчиво спросил Василий Васильевич Голицын.
Гнев Софьи мигом испарился, она посмотрела на своего возлюбленного и, даже не сдерживаясь, мило улыбнулась. Конечно, это не прошло мимо внимания присутствующих мужей. Но никто теперь не стал осуждать Софью за вольность, пока она нужная для общества.
Ведь для многих бояр и дворян тот факт, что Нарышкиным удалось провозгласить Петра Алексеевича царём, уже казался ошибкой. Хотя прошло всего лишь двадцать дней после объявления. У Нарышкиных в клане, как считалось, не так много опытных в державных делах людей. Сейчас же, когда род этот усиливался несомненно многоопытным Артамоном Матвеевым, найдутся те, кто был бы не прочь сохранить существующее положение дел. Матвеева будут бояться, на его разум надеяться, как и на щедрость.
Это подталкивало Милославских к ответным действиям. Время же играло на пользу Нарышкиным.
Софья посмотрела на мужей, махнула своей толстой тёмно-русой косой. Все уставились на нее в ожидании решения. Даже Хованский ждал, что скажет эта жена. Он принимал, что Софья зело мудра. Не принимал лишь, что она может им командовать.
Сместим на один день вперед начало бунта! после того, как закончился спор между присутствующими мужами, взяла слово Софья Алексеевна. Тебе, Хованский, надлежит отправить полки нового строя на учения. Дабы не стали они опорой для Петра и Нарышкиных.
Иван Андреевич Хованский до скрежета сжимал зубы. Она приказывает ему! Как такое стерпеть! Но он понимал, что, пока не начнётся бунт, пока имя Ивана Хованского не начнут кричать стрельцы, приходится мириться.
Нет, Хованский не собирался надевать на себя корону. Он лишь думал извести как можно больше не только Нарышкиных, а и, пусть позже, Милославских. Сделать это всё руками стрельцов. И чтобы его провозгласили главным воспитателем царя. Или сразу двух царей Петра да Ивана.
Пётр Андреевич, обратилась Софья к Толстому. Тебе же надлежит решить с Первым стрелецким полком. Найдёшь ли тех, кто волю твою исполнит, кто не забоится убить сотника Стрельчина? Лучше сие сладить вперед самого бунта.
Пусть Толстой сомневался, что выполнит волю царевны, но в согласии теперь кивнул. Пётр Андреевич понимал, что в этой компании возвыситься он может лишь только по одной причине: если будет крайне полезен.