Шрифт
Фон
Чья рука тяжела и строга.
Ты считал, что он друг, что он преданный раб.
Оглянись и увидишь врага.
Для чего вдруг явился второй его сын?
Что за сила его принесла?
В вавилонский дворец с македонских долин
Что привез он в копыте осла?
Есть скала в старой Греции. Страх и почет
Окружает ее, говорят.
Там по капле угрюмая влага течет
Леденящий беспамятный яд.
Говорят, что бесследно его торжество,
Неминуемо, словно судьба.
Лишь копыто осла сохраняет его,
Вся другая посуда слаба.
Вдруг решил Аристотель закончить игру?
Что, как друг его этому рад?
Что, как твой виночерпий вчера на пиру
Вылил в чашу тебе этот яд?
Он метался А в памяти снова пошли
Клит, пронзенный дрожащим копьем,
Мальчик в локонах, что в придорожной пыли
Беспощадно растоптан конем.
Шел сквозь жизнь и вокруг становилось мертво,
Шел в песчаную злую метель
И друзей убивал. А во имя чего?
Где она, обманувшая цель?
И себя не щадил он
сандалий следы
Всех известных доныне длинней
Войско шло по пустыне без капли воды,
Помнишь? шло восемь дней, десять дней
Вдруг один из разведчиков, серый, худой,
Воротившийся с горных высот,
Шлем, почти до краев напоенный водой,
Александру навстречу несет.
Прочно ноги расставил он, чтоб не упасть,
Взор без цвета, пустыни скупей.
Царь, сказал он, любой из нас может пропасть,
Без тебя все мы мертвые. Пей!
Окружили их воины круглой толпой,
Полубредящей в муке своей.
Не для ссохшихся губ, хоть для глаз водопой,
Войско яростно всхрипнуло: «Пей!»
Задыхаясь от запаха, поднял он шлем,
Чтоб рука была войску видна. Молвил так:
Одному это много. А всем
Словно капля росы для слона.
Слыша кровь, что без промаха била в висок,
Перед воинством стихшим своим
Опрокинул он шлем в раскаленный песок
И хозяину отдал сухим.
Так умел он в беде быть с людьми наравне,
Прогонять свои слабости прочь.
Почему же теперь он в бессильном огне?!
Как душна вавилонская ночь
Как пуста А вокруг только холод и тлен.
Все надежды и думы в золе
Полководцы, как тени, застыли у стен.
Он один на пустынной земле.
Ничего никому не сумел объяснить,
И последние мысли вразброд.
Вот сейчас на глазах истончается нить
Его жизни. Он понял: умрет.
Весь в поту приподнялся на локте.
А мир? Как же мир без него?
Многоглаз,
Мир ему поклонялся, ласкал и томил
И готов был признать его власть.
Кто поставит сандалью в живой его след?
Все удержит железной рукой?
Кто наследует душу его и завет?
Нет, еще не родился такой.
Так никто и не понял из смертных ни жрец,
Ни философ, ни раб, ни халдей,
Что искал он не просто всемирный венец,
Нет, желал он добра для людей.
А казнил только тех, кто был жаден и зол.
Полувидел он все в полумгле
Может, просто он рано на землю пришел
Слишком люди дурны на земле.
Жалость бродит по лицам. Пускай лучше страх
Перекосит им скулы совсем!
Можно всех полководцев распять на крестах
Можно сжечь Вавилон А зачем?
Недодумал, однако. Безволен, как раб,
Ни обнять никого, ни казнить
Просто очи во мгле. Просто локоть ослаб,
Оборвав истонченную нить.
Он уходит. Не вождь, не судья, не жилец
Гасит ноздри последняя гарь.
Что там? Войско его ворвалось во дворец
Он убит или умер, их царь?
Не найти доказательств ушедших времен.
Перерублены все якоря.
Остановлен на полном скаку Вавилон,
Перепуганный смертью царя.
Аристотель послал ему яд? Может быть.
Впрочем, вряд ли Гораздо грозней,
Что философ решился царя осудить
И отдать его в руки друзей.
Плачут воины, не породившие вдов.
Лгут сатрапы, и жертвы горят
В душном запахе жарких висячих садов
И легенд, что стекают в Евфрат.
Ниневия давно уж остыла в золе,
А старинный Багдад не рожден,
В середине людского пути по земле
Затаился, примолк Вавилон.
Гаснет свет, и опять загорается свет.
Хватит слез и проклятий пустых
Полководцы собрали Военный Совет,
Царь на нем бессловесен и тих.
Завтра Греция новый поднимет мятеж,
Новой кровью зальются моря.
Царь весь мир победил, мир тоски и надежд,
А философ сильнее царя.
БАЛЛАДА О НАСЛЕДНИКАХ
Тридцать дней не похоронен,
Перепутав календарь,
В перегретом Вавилоне
Тлеет македонский царь.
Подождать тебе придется,
Нерасчетливый кумир,
Тридцать суток полководцы
Одержимо делят мир.
Бледный крик и медный скрежет
В тихий вторгнутся приют
Сыновей твоих зарежут,
Юных жен твоих убьют.
А покуда спор ведется
И во тьме его конец,
В день тридцатый к полководцам
Ворвался упрямый жрец.
Объявившись на пороге,
Молвил он, что боги ждут,
Что ему открыли боги
Свой неотвратимый суд:
Будет так, чтоб богатела,
Не боясь любых врагов,
Та страна, что примет тело
Радостного для богов.
Жрец мелькнул загробной тенью
И немедля выслан вон.
Было не до погребенья
Мир еще недоделен.
Но уже из злого крика
Можно стало примечать,
Что не зря хранил Фердикка
Александрову печать.
Он на мир наложит лапу
Всех упрямей и прямей,
А египетским сатрапом
Станет быстрый Птолемей.
Этих двух, сидящих рядом
На совете тех времен,
Выбираю я в балладу,
Сокращая круг имен.
Встала ночь над Вавилоном,
Вкрадчив пыльный звук копыт.
Спит Фердикка утомленный,
Легкий Птолемей не спит.
Он не ждет зари восточной,
А из городских ворот
В час нежданный, в час полночный
Конницу свою ведет.
Ты в душе у Птолемея,
Взяв восточные слова,
Угадаешь хитрость змея,
Ярость и отвагу льва.
Он, с Египтом обрученный,
Никому не говоря,
Вавилонской ночью черной
Выкрал мертвого царя.
На торжественной повозке
На диковинном ковре
Царь лежит в слоновой кости,
В золоте и в серебре.
Птолемей к пустыне дикой
Гонит, к мареву песка.
Пробудившийся Фердикка
Двинул вслед ему войска.
Мчатся бешеные кони.
Бляхи медные горят.
Не отцепится погоня,
Не исчезнет царекрад.
Были добрыми друзьями,
Только, прошлое, молчи
Свет померк перед глазами,
Обнажаются мечи.
Целый день играет битва
Посреди песков глухих.
Сколько бито-перебито
Победителей былых
Злоба ширится тупая.
Память прошлого немей.
Миг еще и отступает
Вероломный Птолемей.
У Фердикки горло стынет,
Он, коня в карьер беря,
Мчится поперек пустыни
И кричит: «Отдай царя!»
Он прославлен хваткой жесткой
И на западной заре
Догоняет он повозку
В золоте и серебре.
Сразу злоба позабыта.
По движению руки
Медленно стихает битва
И уходит звук в пески.
Возвышаясь гордым ликом
В роще сросшихся бровей,
Возвращается Фердикка
С драгоценностью своей.
Между тем заря потухла,
Подшутив над храбрецом
Он везет в повозке куклу
С Александровым лицом.
Лишь в притихшем Вавилоне
Он поймет в толпе людей,
Как над ним и над погоней
Посмеялся Птолемей.
А божественное тело,
Добрым вверено рукам,
Без красивостей летело
Напрямую по пескам.
Видно, боги озарили
Путь луною добела
Быть ему в Александрии,
В городе его тепла.
Здесь возвысилась гробница.
Должен в шорохе веков
С ней навеки породниться
Воин трех материков.
Стихнет свет над Вавилоном,
Станет небо потемней.
Из сатрапа фараоном
Обернется Птолемей.
Воинским играя счастьем,
Каждый яростен и крут.
Всю империю на части
Полководцы раздерут.
Поцарюют, порадеют
И, прибрав подлунный свет,
Рим наследует идеи
Александровых побед.
Холодны мечи и латы,
С ними братству не бывать
Будут римские Пилаты
Вешать, а не целовать.
Поразив века игрою,
Чередою властных лиц,
И тираны и герои
Все уйдут под сень гробниц.
Плыть дождям и звездам капать.
Где ж тот первый в мире злом,
Кто решил Восток и Запад
Завязать одним узлом?
Где же тот, кто миром правил,
Кто оставил столько вдов.
Кто по всей земле расставил
Столько белых городов?
Имя городу меняли,
Если жив он и высок,
А другие постояли
И замел их след песок.
Все богатства раздарили,
Позабыли все слова
Но одна Александрия
В белой Африке жива.
Здесь ее создатель признан.
Только скрылся он в песок
Под шестью слоями жизни
Схоронил его Восток.
Не над ним ли вьются птицы,
Плачут птицы по весне?
Где она, его гробница,
Расскажи, Египет, мне.
Шрифт
Фон