церковью предписания: перекрещивание молящегося дьяволу крестом «наоборот», призывание бесовских сил. Обряды черной магии можно назвать, используя термин Б. А. Успенского, «анти-поведением».
Анализируя русские «заветные» сказки, Б. А. Успенский замечает, что «непристойным, эротическим текстам приписывается антиклерикальная направленность, и вместе с тем рассказы, высмеивающие попов, непосредственно ассоциируются с рассказами непристойного содержания. Для понимания этого феномена необходимо иметь в виду, что тексты того и другого рода принадлежат к сфере анти-поведения, т. е. обратного поведения, поведения наоборот поведения, сознательно нарушающего принятые социальные нормы.
Анти-поведение всегда играло большую роль в русском быту. Очень часто оно имело ритуальный, магический характер, выполняя при этом самые разнообразные функции (в частности, поминальную, вегетативную и т. п.). По своему происхождению это магическое анти-поведение связано с языческими представлениями о потустороннем мире. Оно соотносилось с календарным циклом и, соответственно, в определенные временные периоды (например, на святки, на масленицу, в купальские дни) анти-поведение признавалось уместным и даже оправданным (или практически неизбежным).
Будучи антитетически противопоставлено нормативному, с христианской точки зрения, поведению, анти-поведение, выражающееся в сознательном отказе от принятых норм, способствует сохранению традиционных языческих обрядов. Поэтому наряду с поведением антицерковным и вообще антихристианским здесь могут наблюдаться архаические формы поведения, которые в свое время имели вполне регламентированный, обрядовый характер; однако языческие ритуалы не воспринимаются в этих условиях как самостоятельная и независимая норма поведения, но осознаются в перспективе христианских представлений именно как отклонение от нормы, т. е. реализация «неправильного» поведения. В итоге анти-поведение может принимать самые разнообразные формы: в частности, для него характерно ритуальное обнажение, сквернословие, глумление над христианским культом» .
Описывая поведение святочных ряженых, исследователь обращает внимание на его «откровенно антихристианский и во многих случаях прямо кощунственный характер; важную роль играли при этом как эротика, так и пародирование церковных обрядов. Ср. описание святочных ряженых в челобитной нижегородских священников, поданной в 1636 году патриарху Иоасафу I: «...на лица своя полагают личины косматыя и зверовидныя и одежду таковую ж, а созади себе утвержают хвосты, яко видимыя беси, и срамная удеса в лицех носяще и всякое бесовско козлогласующе и объявляюще срамные уды...»; описанные здесь признаки в точности соответствуют иконографическому образу беса, для которого также характерны хвост, косматость, мена верха и низа (лица и полового органа). Характерным образом в этом же контексте говорится и о сквернословии: «Да еще, государь, друг другу лаются позорною лаею, отца и матере блудным позором безстудною самою позорною нечистотою языки свои и души оскверняют».
Кощунственное глумление над церковью в святочных играх описывается в челобитной Вяземского иконописца старца Григория царю Алексею Михайловичу 1651 года. Григорий сообщает, что у них в Вязьме «игрища разные и мерзкие бывают вначале от Рождества Христова до Богоявления всенощные, на коих святых нарицают, и монастыри делают, и архимарита, и келаря, и старцов нарицают, там же и женок и девок много ходят, и тамо девицы девство диаволу отдают». Итак, ряженые изображают в данном случае монахов, которые занимаются распутством...»
Чернокнижная словесность из дружининской тетради также, подобно архаическому магическому «чернокнижию» и вообще анти-поведению, «перевернутая», «обратная» по отношению к легальной, «дневной» словесности: сквернословные сочинения Дружинина и его приятелей описывают своеобразное непристойное анти-поведение как некий ритуал и как бы включают в анти-поведенческие обрядовые действа авторов и адресатов.
«Чернокнижное» и нормальное поведение (и словесность этих родов) были разграничены очень четко, по крайней мере у Дружинина: свободно допуская ненормативную лексику в свои потаенные стихотворения, Александр Васильевич исключает все непристойные слова в цитатах из поэмы Лонгинова «Матвей Хотинский», которые записывает в своем дневнике . Недопустимые в интимном дневнике неприличия нимало не коробят и не стесняют Дружинина,