Волен ты только в смерти их, Иване, отвечал ему старец Арсений, а в животе их не волен, не ты жизнь человекам даешь и не можешь ты возродить к жизни убитых по повелению твоему. Попробуй, попробуй оживи хоть кого Хоть девку какую, которую опричники твои надысь ссиловали и в ров наш монастырский сбросили Попробуй, великий царь Иван!
Когда царь в тот раз уезжал из монастыря, то остановился возле черного рва, заглянул в его глубину и там увидел синее, распухшее девичье тело. Оно было уже обезображено тлением, но длинные светлые волосы убитой девушки были по-прежнему хороши и словно погребальный саван прикрывали ее белой волной.
Кто?! грозно спросил царь, обернувшись к начальнику своей личной охраны князю Черкасскому.
Это из сотни Гришки Грязного, отвечал князь с равнодушным выражением на своем смуглом восточном лице, известные охальники.
Я же приказал: пост сейчас! Никого более смертью не казнить, с девками не охальничать! А они, что ж, царя не слушают Ну-ка, князь, веди десятских той сотни, а я здесь погожу.
Вскоре к монастырскому рву привели десять человек в черных кафтанах, без шапок, без оружия, руки скручены за спиной.
Царь сидел на вороном коне, гладил рукой шелковую гриву. Черные смоляные волосы конской гривы заплетались между пальцев царской руки, унизанных золотыми перстнями. Вдруг конь испуганно мотнул головой, заржал. Это царская рука неистово сжала гриву и дернула ее.
Ну вы, захрипел Иван, песье отродье! Запрета моего не слыхали! Ваши люди девку ссиловали? обратился он к связанным десятским. Те только головами мотнули: наши Ну так и вы в ров пойдете Грязной!
Здеся, государь, тяжело бухнулся в грязь перед царем Гришка Грязной, задушевный друг Мал юты, сам мнящий занять его место.
Руби им головы!
Будет сполнено, государь!
Грязной самолично ставил безропотно повиновавшихся опричников на колени перед рвом, рвал на каждом ворот кафтана, так что видна становилась голая шея с шнурком от креста нательного, после примеривался кривой своей саблей и одним взмахом ссекал буйные головушки в ров. Туда же лилась кровушка, туда же царевы охранники сталкивали тела. После, ночью придут их дружки, стянут с мертвецов сапоги, не пропадать же добру, а кафтаны брать не будут они кровью замараны, не отмоешь
А царь после той казни долго еще смотрел в ров и чего-то никак уразуметь не мог. А потом дошло до него
жизни-то я их лишил, а вернуть ее им не могу, не волен в том, хоть и помазанник Божий!
Со следующего дня опричное войско стало собираться к отходу из Новгорода в новый поход на Псков. Псков был более всего виноват в измене, как думал царь Иван. В Пскове сидел давний царский недруг архимандрит Корнилий, игумен Печерского монастыря, человек, близкий к бывшему новгородскому архиепископу Пимену главному, как мнилось Ивану, заговорщику. Царю попалась в руки тайная грамота, которую как будто бы Пимен слал литовскому королю. А в ответной грамоте литовские власти будто бы обещали Пимену прийти со всеми силами в Новгород, но сомневались насчет Пскова главной военной твердыни Российского царства на северо-западе. Так Пимен вроде бы в ответе литовцев успокаивал, говорил, что в Пскове у него надежный друг и товарищ сидит архимандрит Корнилий. Он-де да еще наместник Пскова боярин Юрий Токмаков ворота города литовцам да полякам откроют. Так ли это все было или не так Бог весть. Грамоты те до нас не дошли, но ведь не открыли же псковичи ворота своего города славному польскому королю Стефану Баторию. А уж то был полководец, не чета иным! Да нет, не покорился ему Псков. То короли хоть и славные, да чужие. Русь своим царям покорна, были бы цари добрые да разумные была бы и Русь сильна да богата.
Накануне выступления из Новгорода царь Иван снова поехал в Рождественский монастырь к отцу Арсению. Государь многое передумал, что-то решил в глубине души своей и теперь пришел к Арсению со словом покаянным и обещанием, что в Пскове его людишки никого не тронут, конечно, если не обнаружится явной измены. Старый инок молча выслушал царя, а после и говорит:
Слаб я стал, царь Иван, чую, скоро помру, но верю, что даст мне Господь силы сопроводить тебя во Псков, проверить правдивость речей твоих.
После таких слов Иван в другой раз рассвирепел бы как же, его, его царя проверять! Да кто он такой, монах этот дремучий, весь как гриб высохший. Кто власть ему дал такую царя уличать да за руку хватать Но не возмутился тогда Иван, а был он на удивление тих и рассудителен.
Даю слово свое царское, отец, уверенно говорил царь, что не трону никого во Пскове и тебя с собой возьму, вот завтра с утречка, до света еще и собирайся. Сам заеду за тобой.
Потом государь помолчал немного, словно тяжело ему было просить о чем-то старца, но он решился и со вздохом произнес:
А теперь Благослови меня, отче!
И тут со старым монахом что-то произошло. До этого он был тих и негромкословен, но после царской просьбы он поднялся во весь свой рост, разогнулся весь, так что, к удивлению государя, стал едва ли не с него самого, и прямо в лик государев, в темные очи его промолвил, как выдохнул: