Нет! Нет, великий царь Иван, не будет тебе моего благословения! Ты, зверь кровожадный, кровью христианской весь облитый. Многие души безвинные ты послал в царствие небесное, а сам не узришь его Старик задохнулся, снова закашлялся своим свистящим кашлем, опустился на лавку, а после тихо добавил: Да и сейчас ты замышляешь новое кровопролитие, не верю я тебе.
Царь стоял холодный, прямой как столб, и чуялось, что все вокруг него леденеет от какого-то запредельного ужаса. Он снова, ровным голосом, спросил у Арсения:
Так не благословишь ты меня, человек Божий?
Арсений искоса, снизу вверх посмотрел на него и сказал тихо:
Я не Божий, я грешный человек. Божьего человека ты, Иван, после встретишь.
Как же я узнаю его я, червь неразумный? все так же ровно, но с какой-то издевкой в голосе спросил царь у монаха.
А тебе и узнавать его не надо, устало ответил Арсений. Он закрыл глаза и сидел на лавке, немного раскачиваясь вперед-назад, как это делают иногда старые люди. Это ты здесь, для нас рабов твоих великий царь, а для человека Божьего ты так, прохожий только. Все мы в этом мире у Господа прохожие Упокой, Господи, душу мою
Он что-то бормотал, все тише и тише, а после и совсем замолк и сидел так с закрытыми глазами, весь согнувшись и подрагивая своим иссохшим телом. Жидкие седые пряди волос его из-под клобука упали ему на грудь, он, казалось, умер или застыл.
Царь выскочил из темной кельи на свет Божий и, ни на кого не глядя, вскарабкался на коня, подсаженный одним из стольников своих, а после громко объявил монахам Рождественского монастыря, собравшимся тут же у кельи своего игумена:
Собирайте отца Арсения в дорогу! Заутре он едет со мной во Псков. Буду слушать его, как отца своего Царь помолчал. Если Господь так рассудит!
Разбрызгивая грязь из-под копыт, опричная сотня царской стражи выезжала из ворот монастыря и мчалась вслед за своим властелином через разгромленный город, через каменный мост
не стало на Руси юродивых, святых людей с душой чистою. Некому грехи перед Богом замаливать. Может, и гибнет и чахнет оттого земля русская
Грозный царь Иван к концу февраля, на второй неделе великого поста был уже со своим карательным войском недалеко от Пскова, верстах в пяти, в Любятове. Он остановился там в местном монастыре и выслал к псковскому наместнику нарочных с известием о том, что уже идет, что близко, чтоб встречали его люди псковские со смирением да с покаянием во всех делах своих изменных. Вечером 19 февраля собралась в покоях наместника псковского градская дума. Псковичи народ не робкого десятка. Стены Пскова крепки и высоки, житницы изобильны. Был глас от многих на свете, чтоб не открывать царскому войску ворота, чтоб сесть в осаду, но доказал им наместник боярин Токмаков, что это и будет ведь лучшим подтверждением тому, что изменил Псков российскому государству. Тогда государь пойдет войной на всю псковскую землю, разорит ее совсем, а далее что? Не возьмет Иван Псков в этот раз, отступит, а потом придут ляхи с литвою, немцы-латиняне, шведы. Псков уж истощит свои силы, государь от него отступится, и достанется он задешево иноземцам, и отторгнут они его от всей русской земли.
Нет уж, порешил наместник, лучше мы от своего государя претерпим, чем чужим господам достанемся. Будет Россия будет и Псков. Потерпим, братия, может, переменит Бог царя.
Зашумели гости торговые, купцы богатые псковские на такие наместниковы речи. «Не твои, кричали они, родичи сгибли от опричников в Новгороде! Не твою жену с дочерью насиловал Малюта окаянный! Не твоего сынка рубил саблей Гришка Грязной! Нет! То наших родичей топили в Волхове, наши амбары грабили да жгли кро-мешники»
Вы купцы только об амбарах своих и думаете, вдруг раздался сильный, низкий мужской голос.
Все обернулись на архимандрита Корнилия, главу псковской епархии, который до того момента сидел молча и только перебирал пальцами агатовые четки. Был Корнилий уже не молод, но был он сильный, высокий человек, и под монашеской одеждой угадывался в нем бывший воин. И то сказать: Печерский монастырь больше крепостью всегда был на самом передовом пограничном рубеже русской земли, чем смиренной обителью монашеской. Корнилий же вышел из его стен, и не раз приходилось ему сидеть в осаде и держать не крест в своей деснице, а рукоятку меча или древко сулицы.
А ведаешь ли ты, отец Корнилий, обратился к нему один из градских бояр, что более всего гневен на тебя государь и что кого первого казнит так это тебя же.
Ведаю, помолчав, отвечал архиерей. Он встал со своего места, подошел к иконам в красном углу, тяжело перекрестился, потом обернулся к собравшимся: А что, люди псковские, решительно сказал он, коли виноват я перед царем, так пусть и казнит он меня. Меня казнит Псков помилует.
В Новгороде-то иное вышло, снова послышался из угла чей-то строптивый голос, Пимена-то, твоего дружка, архиепископа, не казнили, выслали только, а новгородцев побили сколько Тьма!
Так будет же во Пскове по-иному! воскликнул Корнилий. Пусть меня казнит царь, а град помилует. В том прошу у Господа милости!