Русское офицерство неукоснительно придерживалось этих правил. Они не просто дополняли знаменитую офицерскую выправку они ни на мгновение не давали возможности о ней забыть. Развернутые плечи, прямая спина, вскинутый подбородок и четкий, уверенный шаг выделяли офицера из толпы еще на моей памяти во всех городах, куда в детстве заносила меня отцовская кочевая жизнь. Признаюсь, меня и сейчас раздражают сутулые, семенящие, обремененные толстенными портфелями современные мужчины в дурно сидящей и вечно какой-то измятой военной форме.
Вероятно, я максималист, но продолжаю упорно считать, что офицер всегда обязан ощущать себя офицером, поскольку понятие «вне службы» не интересует окружающих и не должно их интересовать. Улица встречает «по одежке», как говаривали в старину, так не следует забывать об этой «одежке». Внешний вид офицера первое условие уважения к нему.
Его поведение вне строя второе, но существует и третье, и четвертое, и путь возвращения былого восторга в девичьих глазах магистральный показатель возвращения народной любви к людям в погонах. Я-то отлично помню, как любили армию до Великой Отечественной войны, и как постепенно, исподволь начала стушевываться эта любовь задолго до Афгана и Чечни.
Индикатором повышенного интереса к армии всегда служили девушки: «душка-военный» существовал не только в водевилях, и в собственном классе я что-то не помню парнишки, который не желал бы стать командиром Красной Армии. Большинство мечтало о летных или танковых училищах, и это влечение вполне объяснимо, если принять во внимание введенную в сороковом году форму летных и танковых командиров: синие и коричневые мундиры под галстук, ловко стянутые портупеями. Она столь разительно напоминала форму офицеров германского Вермахта, боевыми успехами которого мы откровенно восхищались летом сорокового года («Красная Звезда», к примеру, почти в каждом номере предлагала разбор победных германских операций на Западном фронте, не скупясь
на лестные эпитеты), что вскоре ее пришлось отменить. А потом пришла война, большинство командиров Красной Армии в первые полтора года тяжелейших боев либо погибли, либо были ранены, либо попали в плен. И на смену им пришли офицеры ускоренного выпуска военного времени, а ускорение достигалось не только сокращенной программой училищ, но и резким снижением образовательного ценза для абитуриентов. Прибавьте к сказанному данные Всесоюзной переписи населения 1939 года, в которой отмечалось, что каждый пятый в СССР абсолютно неграмотен, и вам все станет ясным. Да, выпускники доказали и свое уменье, и боевую отвагу, и личное мужество, став основой офицерского корпуса Советской Армии и закончив войну великой победой. Все так, все так, и все же, все же, все же
Юнкерские училища России требовали высокого образовательного ценза либо классической гимназии, либо реального училища, либо кадетского корпуса. Все три указанных «средних» учебных заведения отнюдь не равны советской десятилетке, а советские училища военного времени принимали юношей после семилетки, да зачастую сельской и без всяких конкурсов. В войну это было жестокой необходимостью, но в мирное время подобное образование оказалось явно недостаточным, по крайней мере по городским меркам и требованиям. А в военные училища уже мирного времени по-прежнему шли юноши, получившие образование в годы войны, поскольку конкурса в них практически не оказалось. А пресса поднимала на щит физиков и лириков, армия катастрофически теряла культурный уровень и престиж, и девичьи глазки изменили объект пристрелки.
Именно к этому времени относится появление в армии одного из самых отвратительных и уродливых явлений: дедовщины. Его не знала ни царская, ни Красная Армия, стремящаяся впитать в себя все лучшее, что было в старой армии. Ее командиры не пили водки, а принципиально «гоняли чаи», как это тогда называлось. Ротные и взводные командиры или их политруки непременнейшим образом по очереди ночевали в казармах.
По выходным и праздничным дням в частях объявлялся «гостевой день», и туда беспрепятственно шли дети, родные, любимые, близкие знаю это по личному опыту. Детей катали на лошадях и мотоциклах, взрослым показывали казармы и красноармейскую самодеятельность, и все вместе смотрели кино. Красной Армии была свойственна полная открытость, и понятие «рабоче-крестьянская» не звучало пустым агитационным лозунгом.
В такую армию сытую, веселую, сильную и, главное, дружную родители с легким сердцем отправляли своих сыновей.
Советская Армия начала свою мирную жизнь с сооружения заборов вокруг себя самой: видимо, ей нашлось, что скрывать. И эта ее склонность к закрытости, секретности, изолированности вскоре превратила ее в Зону как снаружи, так и внутри. А небывалое для мирного времени количество несчастных случаев, самоубийств и терактов против своих же сослуживцев страхом, болью и гневом отозвалось в душах матерей и отцов сегодняшних и завтрашних призывников. Всеобщее падение нравственности больнее всего ударило по бесправной и безгласой в условиях полууголовной «зоны» солдатской массе.