Чоро молчал и только смущенно улыбался. Не в силах сдержать своих чувств, Маана заплакала беззвучно. Всколыхнулась в ней печаль, вспомнила сына отца Чоро, и была эта печаль перемешана с радостью встречи с внуком, по которому истосковалось сердце.
Старый Кайбылда поздоровался с сыном, терпеливо ждал, пока старуха успокоится и, почувствовав, что она немного отошла, сказал:
Будет, вытри слезы. Дай-ка поздороваться с молодцом. Он крепко обнял внука и взял за плечи. Смотри, какой джигит вымахал, выше деда.
А Чоро все смущенно поглядывал на Медера, словно спрашивал, как себя вести и что следует сказать.
Быстрая Назира, радуясь приезду брата, вертелась возле и с любопытством смотрела на Чоро. Она уже успела расстелить на траве под яблоней коврик-шырдак и одеяла.
А ну-ка, мой мальчик, подойди к этому дереву, попросил старый Кайбылда и подвел его к высокому зеленому тополю. Ты его не помнишь?
Нет, дедушка.
Конечно, столько времени прошло. Если бы не твоя бабушка, я бы тебя тоже не узнал. Кайбылда вздохнул. Видишь метку? Подняв руку, он потрогал шершавыми пальцами темный широкий рубец на стволе. Это ты хотел срубить, когда тебе было семь лет, запарился тогда, сил не хватило Смотрю иногда на этот рубец скоро его руками не достать и, кажется, вижу, как ты растешь
Трое мужчин сидели на бревнах и смотрели, как закатывалось солнце будто оранжевый ком таял и растекался по гребням гор
В вечерних сумерках засиял, словно серебряный серп в колодце, на небе месяц. Маана шла в дом, но остановилась посреди двора.
Поглядите-ка, месяц народился. На одной ножке стоит, как журавлик: быть теплу и благодати, прими ты наш поклон. Старая Маана поклонилась месяцу. В день приезда детей народился месяц, значит, к добру это. Она поклонилась еще раз и провела ладонями по лицу. Этот жест повторил за ней дед Кайбылда.
Еще не совсем проснувшись, Чоро услышал, как бьется струя молока о дно ведра: бабушка Маана доила корову.
Чоро лежал в саду под яблоней. Было рано, не рассеялись еще рассветные сумерки. Он сладко улыбнулся, открыл глаза, увидел Медера и деда Кайбылду, прилаживающих хомут к лошади. Лошадь, стуча копытами, перешагивала через оглобли. Дед цокал языком, подводя ее на место, Медер держал кобылку за уздцы, укоротив вожжи.
Маана кончила доить, подошла к старику.
Дети всего на день приехали, пусть побудут дома, завтра
поедешь косить.
Э-э, байбиче, что же им сидеть возле тебя, как цыплятам возле наседки. Пусть настоящим горным воздухом подышат, в траве поваляются.
А за лисами будем охотиться? спросил Чоро, взяв ведро из рук бабушки Мааны.
Как обещал, кивнул дед.
Так вы уже сговорились? покачала головой Маана. А у меня ничего не готово для вас, не собрано.
Налей нам полный чанач джармы и дай две сковороды хлеба этого нам до вечера хватит
Лошадь была запряжена, в телегу положили две косы. Взяв у Мааны узелок с нехитрой едой, Кайбылда с детьми выехал со двора. Дробно стучали колеса в утренней тиши, телега катила по деревенскому проулку.
Старый Кайбылда косил размашисто и широко. Ровно ложилась скошенная зелень. Время от времени старик останавливался, доставал гладкий каменный брусок из потертого кожаного мешочка, висевшего на поясе, затачивал лезвие и снова шел, размашисто и широко орудуя косой.
Медер влюбленно глядел на отца, радуясь его здоровью и силе, он не поспевал за ним, сбивалось дыхание. И Чоро мешал, путался со своим серпом рядом, приходилось за него докашивать.
Потом, разморенные полуденной жарой, они сидели у журчащего ручейка, пили джарму и ели домашний хлеб, испеченный руками Мааны.
Отсюда, с высоты пригорка, как на ладони была видна зеленая долина. Горы и холмы волнами спускались к аилам. В этой долине их было несколько, цветущих оазисов.
Кайбылда принес в листьях лопуха крупные, зернистые, пепельные от налета ягоды ежевики. Медер и Чоро набросились на ежевику, ели горстями, измазались.
Ну, теперь вам попадет от мамы, сказал улыбаясь Кайбылда. Торопитесь, словно ежевики никогда не видели. Дикари
Не видели, отец. Медер стал припоминать. Как в город уехал после школы, с тех пор не ел. А в детстве, помню, в ежевичный бор ходили с друзьями.
Там теперь Уметкул по весне пасет своих телят. Сколько раз говорил ему: убери ты их, оставь ежевику ребятам. Смеется только, за живот хватается. Не знаю, что тут смешного А как сладок-то горячий хлеб с ежевикой! А?
Тихо было в долине. И если бы не вихрь-вьюн, раскруживший пыльный столб в поле, то мир вокруг можно было бы сравнить с заколдованным, онемевшим царством.
Да-а, вздохнул Кайбылда, и скоро это все окажется под водой, под искусственным озером. Нам уже сказали в сельсовете, чтобы мы строились в другом месте, повыше. Это все из-за вашего водохранилища.
А что, на новом месте земля похуже?
Плохой земли не бывает, сынок. А особенно хороша она там, где прижился. Ведь она от прадедов наших нам досталась. Здесь ее пахали и бороновали, здесь сеяли. Словом, приросли к ней, пустили корни. Вон какие сады, рощи какие. Разве лишь тополю одному все равно, где жить, куда прутик воткнешь, там и вырастет.