Куда прешься, девка?! Перед самым носом моим возникла рука с плетью.
Рука была боярская, Велимиры-красавицы, которая нынешним днем обрядилась в парчу златотканую, а на плечи еще, для пущей красоты, шубку соболью накинула.
На шее жемчуга.
И в ушах.
И лента ими же шита, а поверх ленты шапочка крохотная, ко всему перышком заморской птицы украшенная. И хороша собою Велимира. Личико точеное, кожа сама бела, без белил, румянец ярок. Губа-малина, глаз синий, яркий, что небо вот только злой премного.
На занятия спешу, ответила я, в глаза эти, пресиние, глядючи.
Поперед меня?
Спросила так, что поневоле захотелось поклониться и до самое земли, а еще испросить прощения у боярыни-матушки за дерзость свою холопскую, что едино от дурного норова происходит.
Захотелось.
И расхотелось.
Здесь все равны. Я сама онемела от собственной этакой смелости. По уставу.
Равны? Велимира плеточку в другую руку переложила.
Приподнялись брови ее, темные, вразлет, этаким ни сурьма не нужна, ни соболиный волос, которые иные хитроумные девки рыбьим клеем крепят, чтоб попышней бровь гляделась.
И отступить бы мне, покаяться, глядишь, и прощена была б, да только натура берендеева, упрямая.
Студиозусы Акадэмии есть лица, меж собой равные, невзирая на тое, каким званием и имуществом владеют они же или ближние им лица по-за стенами Акадэмии, прочитала я наизусть.
А боярыня лишь рассмеялась.
Бойкая холопка равные И рученьку нежную убрала, с плеточкой. Но иди, беги глядишь, и вправду чему научат.
Как я отступила, то и добавила тихонечко, верно, думая, что не слышу:
Ишь ты, чему здесь учат небось, тятеньке любопытственно узнать будет, где смута в головах холопьих рождается
Не стала я боярыне ничего говорить, но лишь шагу прибавила. Успела я к двери.
И за дверь.
И до классу своего, который туточки именовался на латинскую манеру аудиторией. Вошла и обомлела: огроменная комната. Пол малахитом узорчатым выложен, да так хитро, что в прозелени его видятся картины всякие, будто бы трава растет, и деревья, и птахи вьются, порхают с ветки на ветку. И золотые прожилочки змеями.
Стены беломрамурные.
На стенах картины, да не те, наспех малеванные, каковые ноне по кабакам вешают для благолепности облику, но с физиями мужей лобастых, сразу видно учености немалой. И хмурятся оные мужи, взирают на меня неодобрительно, и чудится, подойди поближе, высунут руку из рамы, за косу цапнут и станут тягать, приговаривая:
Чего творишь, девка шальная?
Куда прешь, девка шальная! сказали вдруг над самым ухом, и я шарахнулася под обидный гогот студиозусов. А набралося их приличне.
Тут тебе и молодцы вчерашние, что ноне выглядят попроще, доспеху сняли, коней на конюшню спровадили ото и верно, к чему коням в Акадэмиях учиться? Сами в рубахах простеньких с виду, да только рубахи те, хоть и скроены обыкновенно, да не суконные шелковые. И расшиты по вороту красной да зеленою нитью.
Ты, девка, вышел вперед Лойко, руки на грудях скрестил да одарил меня взглядом насмешливым, заблудилась, верно. Тебе в пятую классу, к целительницам
И хохотнул этак баском.
Если хочешь, провожу, сказал и за ручку взять попытался. А у самого-то глаза, что у Матрениного кота, когда он слоик со сметаною видит э нет, не позволю я всяким тут меня за руки мацать. С этакими-то женихами ухо востро держать надобно. Сегодня
он до классы проводит, а завтра и до сеновалу, там же счезнет, что тень в полдень, будто бы и вовсе его не было.
Лойко, отстань от девки, видишь, онемела, тебя узревши, это уже дядька Ареев произнес.
По-нашенски он говорил чисто, оно и понятно, что царевичевы няньки навряд ли по-азарски балакали. А сам-то глянул и бровку приподнял этак, любопытствуя. Сення в белой же рубахе, как и прочие. Волосы темные свои в косу заплел, которая вышла толстенною, и девка позавидует.
Холопка, хмыкнул Лойко. Они все боязливые. Не бойся, болезная, Кирейка девок не трогает по принуждению не трогает. Но коль охота, то еще как потрогает
И вновь засмеялся.
Весело ему, стало быть.
Лойко, окрикнул его Илья. Прекрати. А вам, девушка, и вправду поспешить стоит, если не желаете опоздать.
И рученькой этак махнул на дверь, чтоб, если уж совсем я, болезная, растерялася, то поняла, куда мне итить надобно.
Спасибо. Я Илью поблагодарила, однако же с места не сдвинулась. Я правильно пришла
Лойко вновь засмеялся, громко так, обидно ажно затрясся весь. А я от него отвернулася. Не хочу такого в мужья кто над слабым смеется, тот перед сильным сам шею гнет. А на что мне супруг гнутый?
Огляделась.
И улыбнулася, Ареева братца завидевши. Стоит, бледненький, в стороночке, мнется.
Добрего вам дня, господине, сказала превежливо и присела, как Арей учил, может, не сильно справно вышло, но так я ж только учуся.
Он кивнул и побледнел пуще прежнего.
И за живот схватился.
А это нехороший признак, стало быть, не помогло мое зелье. Всегда ж помогало, а тут может, в городах какие-то особо ядреные глисты водятся, которым и зелье-то особое готовить надобно? Вот я и поинтересовалась:
Как ваши глисты поживают?
С-спасибо, х-хорошо, процедил тот сквозь зубы, и на щеках красные пятна полыхнули. То есть плохо то есть никак! Нет у меня глистов!