Да-да, войдите.
Дверь распахнулась, и на пороге появился пятнистый кот. В холке он был не меньше двух футов, и круглая голова его с большими ушами-локаторами была лишь немногим меньше человеческой. Пёстрая шкура больше походила на лоскутное одеяло: там клочок серых полосок, тут белый мех, тут рыжий. Сэр Генри был готов поклясться, что со времён их последней встречи пятен у кота прибавилось. В промежутках между клочками шкуры поблескивали медные кости и суставы. Сколько в Механикусе было живого, кошачьего, а сколько механического, знал, наверно, один лишь председатель Географического общества.
В два прыжка кот преодолел расстояние, отделявшее его от второго кресла, третьим взлетел на сиденье и устроился там, обвив лапы хвостом.
Итак, сэр Генри, сказал Механикус после положенных приветствий, я прибыл к вам для подготовки статьи к тридцатилетию вашего знаменательного открытия.
Голос у кота был хриплый, скрипучий, будто его записали на пластинку и прокрутили в граммофоне дюжину раз, не меньше.
А также запечатлеть вас на фотоснимке, продолжил Механикус. С вашего позволения, я бы начал со снимка, пока свет ещё не ушёл.
Сэр Генри принял подобающую позу: прямая спина, уверенный взгляд, лёгкая улыбка, руки скрещены перед собой. Таким он не раз представал на газетных страницах и в журнальных публикациях. Но сегодня сохранять самообладание было особенно тяжело. Не каждый день можно увидеть механического кота, который вытаращивает стеклянный глаз-объектив и наводит его, поворачивая голову и чуть подрагивая ушами, прицеливается и стреляет.
По крайней мере, так показалось сэру Генри, когда магниевая вспышка хлопнула, на доли секунды озарив кабинет, и оставила после себя облако дыма.
Я думаю, нам стоит повторить, сообщил Механикус.
На этот раз сэр Генри был готов к тому, что произошло дальше, и можно было надеяться, что на фотографии для интервью он получился вполне сносно, но кот настоял на том, чтобы сделать и третье фото.
Так что вас интересует, дорогой друг? спросил учёный, поудобнее устраиваясь в кресле, когда Механикус дал знак, что съёмка окончена.
Глаз-объектив втянулся на место, левое ухо, чуть опалённое вспышкой, дрогнуло и повернулось на звук.
Для начала мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне о том, как попали в экспедицию Найджела Хэмптона. Только не спешите, пожалуйста. Мне надо подготовиться. Кот лапой нажал себе на грудь, и под горлом открылась дверка, из которой высунулся длинный раструб фонографа. Всё, теперь можно.
Сэр Генри почувствовал лёгкое головокружение. То, как Механикус обращался со своим телом, выбивало пол из-под ног. Конечно, он видел вещи более пугающие, порой даже отвратительные, а порой и противоестественные, но в этом странном существе было нечто Для этого придумали какое-то название, новое и вместе с тем древнее, ветхозаветное: «Долина смертной тени»
Последние слова он произнёс вслух. Кот дёрнул чутким ухом:
Простите, что вы сказали?
Никак не привыкну к вашим фокусам, сказал сэр Генри, чуть улыбнувшись. Каждый раз они новые. Вот и вспоминал, как называется это Это ощущение.
Зловещая долина, ответил Механикус. Не беспокойтесь, я не буду долго утомлять вас своим обществом. А теперь приступим.
Кот ещё раз нажал себе на грудь, и внутри у него что-то тихо зашуршало.
Сэр Генри прочистил горло и заговорил:
Это началось в 1904 году. Тогда я потерял место
хранителя в Долине Царей. Досадный инцидент, я не позволил жене какого-то итальянского аристократа выцарапать своё имя на фресках в царской гробнице. Возможно, я вспылил, был резок в словах, но смотреть, как рука невежды рушит творения древности, и бездействовать было выше моих сил. Итак, я потерял место, едва не лишился средств к существованию, когда Найджел Хэмптон предложил мне стать художником в его экспедиции. Тогда я ещё не знал, что этот хитрый лис сумел очаровать дочь русского купца, Дарью. Не знаю, что он ей наговорил, что пообещал тогда, но она выпросила у отца денег для наших раскопок в Южном оазисе. И в декабре того же года мы отправились в путь
Москва, декабрь 1904
Дарье Глумовой повезло родиться в семье богатой и увлекающейся. Отец и оба его брата, Иван и Тихон, были страстными коллекционерами. Иван собирал иконы и благоволил народным промыслам, мечтая создать мастерские не хуже, чем в Абрамцеве. Тихон был театралом, и его собранию завидовал сам Бахрушин. По крайней мере, так дядя частенько говорил Дарье. Отец, обычно сдержанный, даже прижимистый, не мог устоять перед итальянским Возрождением. Чутья и наблюдательности у него было столько, что он едва не с первого взгляда мог определить подделку, даже самую талантливую, а уж про своих любимцев мог говорить часами.
Неудивительно, что и младшая из пятерых детей Саввы Глумова оказалась натурой въедливой и увлекающейся. Страстью Дарьи стал Египет.
Теперь уже вряд ли кто-то мог бы сказать точно, с чего всё началось. Был ли это плач Иосифа Прекрасного, услышанный от нянюшки, или чёрная картина (отец потом назвал её гравюрой), где красивая женщина в белом платье наклонилась над корзиной с младенцем? Так или иначе, судьба Дарьи была решена. Она влюбилась. И, как всякий влюблённый, стремилась знать о своём предмете всё: привычки, склонности, сны