В слабом свете были едва видны очертания искусно вырезанной мебели последних даров умершим. Отсюда отправились в вечность отец и мать трёх братьев и их сестра, умершая родами, когда ей было всего пятнадцать. Их драгоценные гробы, украшенные росписями и заклинаниями, покоились совсем рядом, за опечатанными дверями погребальной камеры. Теперь здесь должен был упокоиться и Аменхор.
Мы же не оставим его просто так? спросил Сенеб.
Бата промолчал. Он уже приметил длинный ларь, в котором хранилась одежда, предназначенная его родным на полях Иару. Может быть, они простят сыновей за невольное святотатство, если он вышвырнет их туники и набедренники, чтобы исполнить последний долг перед старшим братом?
Когда одежды полетели на пол, Сенеб понял всё без слов и бросился помогать брату. Ларь опустел быстро, оставалась только поместить туда тело. Бата подхватил Аменхора за плечи, Сенеб за ноги. Они действовали осторожно, будто он был ещё жив и страшно было потревожить его сон. Они положили тело на спину, постарались придать ему достойный вид, как вдруг Сенеб услышал тихий болезненный стон.
Бата, Бата, послушай, он ещё жив!
Стон повторился.
Ему надо помочь! Давай отнесём его домой.
Бата промолчал. Почти ощупью он нашёл конец пелены, закрывавшей голову Аменхора, откинул ткань с лица и положил свою ладонь так, чтобы разом перекрыть ему нос и рот. Сенеб почувствовал, как по телу умирающего брата прошла лёгкая судорога, и всё закончилось.
Мы не могли бы ему помочь, треснувшим голосом сказал Бата. А теперь давай соль и благовония.
И они обсыпали тело натроном, молясь Анубису, чтобы он сохранил умершего для будущего суда богов, залили сверху благовонными маслами, что используют при бальзамировании, захлопнули крышку ларя и молча покинули гробницу.
ГЛАВА I
Сэр Генри Карпентер встал из-за стола и прошёлся по кабинету, разминая усталые плечи. На вид этому подтянутому высокому мужчине можно было дать не больше сорока пяти лет, если бы не абсолютно седая, будто снегом осыпанная голова и привычка одеваться по моде времён короля Эдуарда. Покрой мужского платья менялся, но сэр Генри оставался верен идеалам своей юности и заказывал костюмы у одного и того же портного последние тридцать лет.
Но сегодня любимый жилет тянул плечи к земле, а галстук впивался в кадык. Он попробовал ослабить узел, стало немного легче дышать, но беспокойство никуда не уходило. Сэр Генри достал из нагрудного кармана небольшие часики, на вид дамские, с золотым скарабеем на корпусе. До визита Механикуса оставалось ещё десять минут.
Чтобы немного отвлечься, он подошёл к окну. Отсюда открывалась широкая панорама Темзы. По реке, громко тарахтя усталыми лопастями, тащил баржу с песком трудолюбивый пароходик. Таких давно не делали, его собратья давно окончили жизнь в доках, переродившись в новые паровые котлы, винты и трубы, а этот старичок ещё держался на плаву, ещё нёс свою вахту.
«Как и я, с тоской подумал сэр Генри, как и я».
В последнее время он чувствовал себя мучительно старым, слабым, пусть коллеги и друзья и убеждали его, что пятьдесят шесть для учёного ранняя молодость, а для египтолога и вовсе младенчество. Сэр Генри был готов поверить этим речам, если бы несколько дней назад секретарь, разбиравший визитки и письма, не передал ему письмо от Географического общества, где напыщенно и велеречиво сообщалось, что в связи с грядущим празднованием тридцатой годовщины открытия гробницы Амоннахта, что в Южном оазисе, его, сэра Генри, почтит своим присутствием Механикус, дабы запечатлеть великого первооткрывателя на фото и записать на восковые валики его голос. День и час визита милостиво позволяли выбрать самому.
Сэр Генри тогда продиктовал секретарю несколько строк вежливого ответа, благодаря за оказанную честь, скрепил письмо подписью и личной печатью и на многие часы погрузился в размышления.
«Тридцать лет, думал он,
потирая виски. Неужели прошло уже тридцать лет?!» Обстоятельства экспедиции он помнил, будто всё закончилось только вчера. И пусть те раскопки не были самыми знаменитыми в его карьере, пусть имя сэра Генри было вписано на скрижали науки за другие заслуги и рыцарский титул он получил позднее, мысль, что именно там, в далёком Южном оазисе, он находился на вершине своей жизни, в полном расцвете сил, а всё дальнейшее было только триумфальным спуском, не покидала его.
Он понимал также, что вовсе не знаменательная годовщина заставила Географическое общество прислать к нему лучшего своего агента, вовсе нет. Воспоминания почтенного учёного мужа интересовали их постольку, поскольку он мог бы поведать им, что же на самом деле случилось с Дарьей Глумовой, решительной дочкой московского «ситцевого короля» Саввы Глумова. Но эту тайну сэр Генри поклялся унести с собой в могилу.
В дверь постучали. Он внутренне готовился услышать скрежет когтей по дереву, но нет, это был деликатный стук, будто там, в приёмной, ждал приглашения человек, а не
Сэр Генри вернулся в кресло, разложил на столе перед собой фотокарточки и акварельные наброски, тридцать лет не видевшие света, и произнёс: