И взялся за скромненький учебник Ленца.
За первую половину октября, выучив мерзкие золотники и фунты, на 4-5 по физике он уже вышел, так что пора было подавать записку про метрическую систему. Но что его ждет дальше? С механикой было все в порядке. Зато потом начиналась термодинамика, а в термодинамике у Ленца был теплород.
И Саша тяжко задумался о том, что же он будет делать с теплородом.
Честно говоря, про великого ученого он думал лучше.
А у вас нет более современного учебника физики? спросил он Жилля.
Не-ет, проговорил библиотекарь. Это самый последний.
Тут Никса прыснул со смеху. Никакого отношения к Ленцу его веселье не имело. Брат читал Рабле на французском.
По дороге в Китайскую деревню Саша еще успел поспрашивать про Алексея Константиновича.
«Мысли и афоризмы» Козьмы Пруткова изданы? спросил он.
Отдельной книгой нет, ответил Рихтер, но выходили в «Современнике» несколько лет назад.
А «Проект о введении единомыслия в России»? поинтересовался Саша.
Что? переспросил Никса. «Введение единомыслия»?
Ага, кивнул Саша. Проект. Вроде записки государю. Единомыслие совершенно ведь необходимая вещь.
Я не видел, улыбнулся Оттон Борисович.
Значит, путаю, вздохнул Саша.
Но
остроумно, заметил Никса.
Еще бы! сказал Саша. Я был совершенно уверен, что это Козьма Прутков. А исторические романы граф пишет?
Никса пожал плечами.
Пишет, пришел на помощь Рихтер. Точнее один роман. Даже читал отрывки в каких-то гостиных.
Не из эпохи Ивана Грозного? спросил Саша.
Да, кивнул Оттон Борисович.
А название не помните?
Рихтер помотал головой.
Ладно, я сам у него спрошу, пообещал Саша.
А еще Алексей Константинович увлекается спиритизмом, сказал Никса.
О! усмехнулся Саша. Буду знать.
А воспитывал графа его дядя Алексей Алексеевич Перовский, писавший под псевдонимом «Антоний Погорельский», добавил Рихтер. Может быть, помните сказку «Черная курица, или Подземные жители»?
Конечно, кивнул Саша. Про мальчика, которые ничего не учил, но все знал.
Сказка неожиданно показалась актуальной.
Погорельский написал эту сказку для племянника, продолжил Оттон Борисович. Говорят, что в детстве у Алексея Константиновича была уникальная память.
Эйдетик? спросил Саша.
Что? удивился Никса.
Это не от слова «эйдос»? предположил Рихтер. «Образ»?
Конечно, сказал Саша. Никса, учи греческий. Эйдетик словно фотографирует действительность и создает ее образ в памяти.
Вот, например, Сашка, заметил Никса, который никогда не учил греческий, но знает.
А кто такая Софи? поспешил Саша перевести разговор на другую тему.
Миллер Софья Андреевна, сказал Рихтер. Урожденная Бахметева. Они с графом
Живут вместе, закончил Саша за замешкавшегося Оттона Борисовича.
Судя по всему, Алексей Константинович свято чтил традиции предков.
А Миллер по мужу? спросил Саша.
Да, кивнул Рихтер.
А он жив? спросил Саша.
Да, но не дает ей развода.
Мне она не показалась особенно красивой, заметил Саша.
Зато очень обаятельна и знает четырнадцать языков, сказал гувернер.
О Боже! изумился Саша. Клеопатра! Мне с моим плохим французским и никаким немецким остается только посыпать голову пеплом.
Граф уже вышел их встречать и ждал у входа в свой маленький китайский домик.
А Саша думал о его родственниках Перовских. Те или не те?
Они расселись за столом. Софья Андреевна разливала чай.
На прекрасную свинарку госпожа Миллер походила меньше всего: и не прекрасная, и не свинарка.
На столе присутствовало варенье, конфеты, мармелад и коломенская пастила.
Мой брат ваш большой поклонник, граф, начал Никса.
Да! кивнул Саша, утаскивая пастилу, которая восхитительно пахла яблоками. «Многие люди подобны колбасам, чем их начинят, то и носят в себе» это гениально. Это все, что нужно знать о государственной пропаганде.
Толстой счастливо заулыбался.
Вы читаете наши журналы? спросил он.
Иногда, сказал Саша. Козьму Пруткова читал конечно. И некоторые ваши стихи мне очень нравятся. «Василий Шибанов» в первую очередь.
И тут Саша понял, что не успел спросить у Никсы с Рихтером, опубликовано это стихотворение или до сих пор ходит в списках.
Но Толстой был доволен.
Только там концовка слишком однозначная, заметил Саша. Верность Василия Шибанова прекрасна, но и роль Курбского в истории к измене не сводится. Он же не просто так в Литву сбежал. Если полководцу грозит казнь за военные поражения, от него трудно ждать преданности. Не справился? Сними, поставь другого. В конце концов, это не только его вина, это твоя ошибка. Кто людей подбирает?
Покойный государь тоже так считал, задумчиво проговорил Толстой.
Не сомневаюсь, сказал Саша. Чем больше узнаю о дедушке, тем больше его уважаю. Казнить за неудачи это форма самооправдания: я всегда прав, а они изменники.
Иоанн Васильевич считал, что поражение под Невелем следствие сговора с врагом, заметил граф. У Курбского был численный перевес почти в четыре раза.
Зависит от того, кто был в обороне, сказал Саша. И от рельефа. Так что всякое могло быть. Виновен Курбский или нет, но это первый русский либерал, первый человек, который заговорил о гражданских правах. Мое любимое: «Почто затворил свое царство, аки твердыню адову».