На десять верст восточнее такой же отряд низкорослых коричневокожих стрелков на позиции выводили Стеценко, Панкратов и Лемешев. Западнее верховодили Вишневецкий и Демьяница вместе с каким-то лихим парнем из бывших лоялистов Хлыновым. Три недели ровно столько продлилась подготовка кафров. И ровно столько я в свое время успел поучиться в юнкерской школе когда это было?.. И потому совершенно точно мог сказать этого едва-едва хватало, чтобы стать мало-мальски годным солдатом. И совершенно недостаточно, чтобы превратиться в настоящего офицера. Я, например, так никогда им и не стал, оставшись тем, кем и являлся рефлексирующим интеллигентом. Не было во мне той пресловутой военной "белой" косточки, такой, как, например, в Вишневецком.
Дорог тут уже не было только направления. Впереди двигались абиссинцы во главе с Тесфайе наша разведка. Они сигналили зеркальцами с холмов, обозначая, что путь свободен. За ними поросшую чапарралем равнину топтали босые ноги кафров и сапоги их командиров-наставников легионеров. А замыкали движение мощные гемайнские фургоны, с толстыми бортами, горчичного цвета тентами и высокими колесами, обитыми кованым железом. Патроны, много патронов и драгоценный пулемет, эта священная корова Перца и Фишера вот что тащили работяги-мулы.
Мы все вкалывали как мулы, и я вспомнил своего товарища по несчастью, покойного Вольского, земля ему пухом. "Двуногие мулы" так он и говорил. По спине мне лупил точно такой же, как и у всех кафров, вещмешок, битком набитый припасами, на плечо давила винтовка, по бедру шлепала малая пехотная лопатка, чтоб ее, а из-под фуражки текли соленые струйки пота, задерживаясь капельками на грязном носу и щеках и орошая страдающую от жажды сухую почву вельда.
Кафрам было хоть бы хны. Шли себе и шли, уминали пятками побеги кустарника и редкие травинки. Кажется, они даже не потели.
Как белые сахибы мы могли бы ехать на фургонах. Но мы не были белыми сахибами-лаймами. А еще могли бы гарцевать вокруг колонны на горячих жеребцах но мы не были и бородачами-гемайнами. Мы имперцы, и мы пехота, а потому месим землю вместе с этими молодыми ребятами,
которые поглядывают на нас время от времени и одобрительно шушукаются.
Это вы пехота. А я моряк! скорбно затягивался папиросой Дыбенко, Видал я ваши сапоги...
А в тундре на лыжах рассекал и не жаловался, я утер пот со лба.
Так там снег! Снег та же вода, смекаешь? Вода моя стихия! его чуб спадал на лицо слипшимися прядями, но глаза глядели всё так же задорно.
А вы по этой самой воде ходите, да-да-да... так мы балагурили, коротая версты.
Отря-а-ад! В шеренгу стройсь! заорал я, надрывая связки.
Дыбенко уже бежал вдоль рядов, матерясь и тормоша низкорослых коричневокожих рекрутов. Ударил барабан обычный кафрский тамтам, ритм на котором выбивал мой давний знакомец Кэй с подворья архиепископа Стааля.
Р-р-рыба-колбаса-а, р-рыба-колбаса! твердили словно заклинание себе под нос юноши-кафры, стараясь не сбиться с шага, выполняя сложный маневр перестроения из походной колонны в боевые шеренги.
Шибче, шибче, молодцы! Какой бы враг там ни скрывался дадим ему свинца! бодрили вчерашних огородников и пастухов ветераны-легионеры.
Р-рыба-колбаса, рыба-колбаса...
Сначала показался столб пыли. Я даже подумал, что абиссинцы что-то напутали, и началась песчаная буря, но Тесу я доверял он не стал бы сигнализировать подобным образом о погодном явлении. А потому...
Гото-о-овсь!
Всё-таки муштра и склонность подчиняться вышестоящему начальству преодолели робость кафров. Замелькали в их руках винтовки, заклацали затворы. Я вгляделся в пыльную пелену и понял, что нам грозит через какие-то секунды.
Витые рога, раздутые ноздри, налитые кровью глаза, грохот десятков копыт природная, всесокрушающая мощь! Львицы гнали стадо буйволов прямо на нас!
Разглядели это и кафры. Один, второй начали оглядываться, вдруг кто-то бросил винтовку и побежал и вдруг бах! Грохнул одинокий выстрел Фишер подслеповато щурясь из-под очков опускал винтовку, покинувший строй солдат замертво лежал навзничь, прямо в кустах чапарраля. Вот тебе и Фишер! Солдаты качнулись назад.
А-а-а-агонь! выдохнул Перец, и грохнул залп, Огонь, огонь, огонь!
Я и сам стрелял вместе со всеми, прекрасно осознавая, что от кровавого месива на рогах и копытах огромных животных нас отделяют только свинец и порох. Пять патронов в обойме залпы грохотали один за другим, буйволы спотыкались, львицы корчились в пыли. На расстоянии ста, семидесяти, пятидесяти, двадцати шагов они закончились.
Будем с мясом, кивнул Дыбенко, Видал Фишера? Он всех нас спас.
Черт его знает спас или не спас... Побежал бы один побежали бы все? Не знаю. Знаю другое Фишера придется переводить в другой отряд или отправлять в Империю.
Солнечные горы вздымались до самых звезд, ярко светила луна. Фишер подошел ко мне, шаркая ногами.
Господин поручик...
Да какой, к матери, поручик?.. И тем более "господин"... Садись, Фишер.
Мой старый соратник сел, снял очки и протер их полой гимнастерки, на которой застыли причудливым кружевом солевые разводы от пота.