Он говорил, а сам внимательно наблюдал за семейством. И видел, как разгорается в их глазах огонек. Не страха уже, а живого, неподдельного интереса. Тема огорода, растений, земли была им близка и понятна. Это был их мир, их единственная отрада в долгие годы ссылки.
А а кто же будет этим огородом заниматься? неожиданно даже для самой себя спросила Елизавета Антоновна, и голос ее, обычно резковатый, прозвучал почти робко.
Братья и сестра с надеждой посмотрели на Болотова. В их взглядах читался немой вопрос, мольба.
Андрей Тимофеевич на мгновение задумался. Идея, конечно, была неожиданной. Доверить этим бывшим арестантам такое ответственное дело? Да еще в самом Кремле? Но, с другой стороны, кто лучше них справится с этой работой? Кто вложит в нее столько души и старания? И, может быть, именно это дело, эта земля, вернет их к жизни, исцелит их израненные души?
Он тяжело вздохнул, как человек, принимающий непростое, но, возможно, единственно верное решение.
Что ж протянул он медленно. Коли есть у вас охота и знание дела Думаю, государь наш не будет против, если вы приложите свои руки к этому богоугодному делу. Под моим, разумеется, присмотром и руководством. Поначалу. А там видно будет.
Лица Брауншвейгов просветлели. Екатерина Антоновна даже попыталась улыбнуться, и улыбка эта, слабая и неуверенная, показалась Болотову лучом солнца, пробившимся сквозь тяжелые тучи. Елизавета энергично кивнула, уже прикидывая в уме, с чего начать. Петр перестал сутулиться, а Алексей даже чуть порозовел.
Мы мы постараемся, сударь, сказала Елизавета, и в голосе ее впервые за долгое время прозвучала не властность, а искренняя благодарность. Землю мы любим. И травы знаем. У нас у нас получится.
Болотов смотрел на них и думал, что, может быть, канцлер Перфильев, сам того не ведая, упомянув митрополичий сад, дал ему в руки ключ. Ключ к этим испуганным, измученным душам. И ключ этот простой огород, клочок земли в самом сердце России. Место, где, быть может, не только лекарственные травы, но и надежда снова пустит свои корни.
Вы зачем такой ужас тут развели? укорил я ученика Максимова, поставленного на госпиталь, куда свозили пострадавших у Оки во время ночного сражения. Специально туда примчался на следующий день, как только отоспался и принял доклад Подурова о последствиях Румянцевской вылазки. Вполне себе положительные последствия, если бы не множество раненых.
Викентий Петрович нам наказали червяков не бояться. Они раны чистят от заражения, хоть и плоть выедают у несчастных. Но лучше пусть ямка в теле останется, чем ногу-руку у человека отнять из-за Антонова огня. Или вовсе на погост отправить.
Меня передернуло от омерзения. И в то же время я не мог не согласится с простой логикой эскулапов: бери все, что тебе природой дадено для спасения жизней человеческих. Помогают белые черви принимай их на службу, сколь ни был бы их облик тягостен. Пиявки? И тех принимай герудотерапия вполне себе здравствовала и в XXI веке.
Не извольте беспокоиться, ввв-ваше ввв-велчество, зачастил испугавшийся моего гнева лекарь, заикаясь и стискивая от волнения руки. Прикажете убрать солому, тот час все ппп-по-по-выбросим.
Кто я такой, чтобы лезть в организованную тяжелейшими
трудами работу? Дал общие принципы дезинфекции, научил кое-каким премудростям и все! Антибиотиков точно не изобрету.
Коль служат черви исправно, пущай остаются. Медалей не просят?
Эскулап шутки не понял.
Никак нет. Безмолвствуют.
Кто тут у тебя, казаки? сменил я тему, чтобы не добивать окончательно и без того замученного лекаря своим троллингом.
Ппп-почему ккк-казаки? снова начал заикаться лекарь.
Только сейчас я сообразил, что под навесами госпиталя разложили всех вперемежку и моих бойцов, и солдат из корпуса Юрия Долгорукова, тезки основателя Москвы. Или прямого потомка? Как же тягостно сознавать, что приходится проливать кровь русского человека! И как правильно поступили лекари, в том числе, и этот заика, что не делят на наших и ваших.
Успокойся, добрый человек! Я всем доволен. Давай пройдем по рядам и подбодрим служивых.
Как мною было заведено, размежевания на офицеров и рядовых в госпиталях не должно было быть. Но все равно: социальные страты незримые границы устанавливали вне зависимости от царевых хотелок. Рядовые кучковались отдельно, офицеры отдельно. Последние веселились больше всех карты, фляжки по рукам, скабрезные анекдоты. А у «серой шинели» песни да хохот, стихавшие при моем приближении. И никто не делился здесь на царевых людей и долгоруковских. Любо!
Прошелся по госпиталю. Сколь было сил и фантазии, выдал ободряющих слов. Безрукие-безногие забывали о своих потерях, поедая меня восторженными глазами. Столько искренней веры, столько надежды и любви! У меня в горле застрял комок, и я никак не мог от него избавиться.
Ваше величество! окликнул меня человек от Никитина, спасая от необходимости прятать слезы, выступившие на глазах. Вам пакет от канцлера.
Принял бумаги. Взломал сургучную печать. Вчитался.
Помимо важных новостей присутствовал доклад о прибытии семейства Брауншвейгов. Ознакомился с ним внимательнейшим образом и заматерился.