ориентировался в темноте.
Дошел до угловой комнаты, там у старухи самый ценный фарфор хранился. Дверь закрыта, но внизу пробивается сквозь щель слабый свет. Теперь уж сомнений никаких: разговаривают за дверью, и не один человек, а несколько.
Подкрался я к двери Все мужские голоса. Говорят о нападении, говорят негромко, о захвате какогото здания толкуют, Юденича раза два помянули
Похолодел я. Вчера только в газетах прочел о том, что деникинцы Курск взяли. Вот, думаю, и в Питере закопошились, гады. Нет, думаю, не бывать тому, чтобы вам отсюда целыми выбраться. Недаром, оказывается, послали меня сюда. А угловая комната, надо сказать, вроде мышеловки: три окна на улицу заделаны решетками и дверь из нее всего одна, в залу.
«Ну, Ваня, говорю мысленно сам себе, действуй решительно, захвати этих врагов народа в собственном их гнезде»
Тут я, надо признаться, погорячился, не подумал как следует, дал чувствам волю
Пошарил рукой: ключ в двери.
Эх, думаю, была не была! Раз, раз, повернул ключ, тут еще в простенке комод какойто золоченый стоял, тяжелый такой, плотный С трудом, правда, но придвинул я его к двери, сам к окну, рванул раму, распахнул, встал на подоконник
Слышу, поднялся в угловой комнате переполох, ктото в дверь торкнулся, стучит ктото, кричит изза двери:
Открой, мерзавец, тебе же хуже будет!
А ну, гады, кричу, суньтесь только к окну или к двери всех перестреляю!
Понимаю, конечно: всех их мне одному не забрать, людей вызывать надо Дуло вверх и бац, бац Услышат, думаю, прибегут А как же еще, думаю, вызвать к себе подмогу? А в дверь стучат, кричат чтото. Попались, голубчики, думаю, не вырветесь
Выстрелил я еще раз Стихло все за дверью. Слышу бегут по улице Патруль!
В чем дело? спрашивают.
Так и так, говорю, товарищи, предстоит нам захватить и обезоружить одну белую банду
Тут часть товарищей становится возле дверей и окон, другие бегут звонить куда следует, и в скором времени приезжают на грузовике чекисты. Входим мы в залу, отодвигаем в сторону комод, открываем дверь и Надо только представить себе мое дурацкое положение!.. В комнате, оказывается, нет никого, и нет даже никакого следа, свидетельствующего о том, что там ктото находился.
В это время входит в залу Борецкая, в капоте, со свечкой в руке, и я вижу, что она нисколько не смущена тем, что в ее квартире находится столько неприятного ей народа.
В чем дело, граждане? говорит она. У меня охранная грамота. И, кроме того, пожалуйста, поосторожнее. Здесь много дорогой посуды, и вся она в скором времени станет народным достоянием.
А в том, отвечают ей, что сейчас у вас здесь ктото находился!
Кто же мог у меня находиться, возражает Борецкая, когда у меня живет этот больной матросик И она без всякого смущения указывает на меня. Получил он тяжелое ранение на фронте, числится теперь инвалидом, вселен ко мне по ордеру, и я сама не знаю, как от него уберечься, потому что чудятся ему всюду контрреволюционеры, бегает он с револьвером по комнатам, и вообще, кажется мне, что он не вполне в своем уме.
И мне действительно крыть эти слова нечем, все правильно: числюсь я инвалидом, вселен по ордеру, и, главное, кроме этой вредной старухи, меня и мышей, никого в доме нет.
А тут еще она всхлипывает и говорит:
Очень я прошу оградить меня от такого опасного соседства, я женщина старая, что я с ним буду делать
Все с сожалением смотрят на
меня, и я слышу за своей спиной не оченьто лестные слова по своему адресу, и все кончилось тем, что составили протокол о моем буйном поведении, проверили мои документы и велели утром явиться на освидетельствование в психиатрическую больницу.
7
Дождался утра, прихожу к Коврову, подаю ему пузырек с чаем.
Чайто ты оставь, говорит Ковров, а вот поведение твое мне, брат, не нравится. Серьезную оплошность допустил. Поднял ночью пальбу, всю улицу перебудил, а что толку? Кому нужна такая работа? Нельзя на одного себя рассчитывать. Ты вроде как бы в разведке находишься и должен был, не поднимая шума, немедленно поставить нас обо всем в известность
Ну, я объясняю, как было дело, оправдываюсь
А может, ты и в самом деле был пьян? спрашивает Ковров.
Верно, обстоятельства против меня говорили, и я не обиделся, не было резонов обижаться.
Что ж, говорю, революционер я или шантрапа какаянибудь?
Ну ладно, говорит Ковров. Погоди немного, узнаем сейчас, каким чайком потчует тебя твоя хозяйка.
Вызывает он своего помощника, передает ему пузырек, поручает съездить в химическую лабораторию и привезти оттуда анализ этого самого чая.
А ты, обращается он ко мне, погуляй пока, сходи на часок в музей куданибудь, что ли.
Возвращаюсь я через некоторое время, зовут меня к Коврову, он сидит, усмехается.
Говоришь, не померещились тебе голоса? спрашивает он. Пожалуй, что и так. А то с какой бы стати угощать тебя морфием? Слышал: лекарство такое есть, снотворное средство?
В чаюто? спрашиваю.
В нем самом.
Значит, у меня от этого самого лекарства такой тяжелый сон?
Пожалуй что так.
А я думал, говорю, что это со мной от скуки
А вот ночью сегодня ты сглупил всетаки, говорит Ковров. Шуму много, а толку мало. Спугнул волков. Пусть думают, что в дураках нас оставили, но, смотри, не проворонь еще чегонибудь.