Что это? спрашиваю.
А капсюли для гранат, объясняет Ковров. С пустыми руками телеграф или вокзал не захватишь
И как же вы поступили? интересуюсь я.
Доставили булки по адресу, говорит Ковров. Ребята были очень довольны. Только воспитательницу, у которой нашлись эти капсюли, пришлось разлучить с детишками
Ну, тут я догадался, что это мне наглядный урок и предупреждение.
Прихожу домой, и в сердце у меня теплилась маленькая надежда на то, что племянник этот придет еще разок к нам в дом переночевать.
Понравился мне ваш племянник, Александра Евгеньевна, говорю я своей хозяйке.
И вы ему очень понравились, отвечает она. Просил вам привет передать. Заходил он тут без вас, из Пскова телеграмма пришла, вызвали его обратно.
6
Опять потянулись обычные мои тоскливые дни. Живем мы с Александрой Евгеньевной, будто ничего не произошло. Она об обыске не заикается, а я делаю вид, будто и понятия о нем не имею. Сентябрь подходил к концу. Начались дожди, на улице стало пасмурнее. В газетах пишут, что деникинцы к Курску приближаются, настроение у меня паршивое
Но я не подаю вида, креплюсь, о фронте стараюсь не вспоминать. После истории с племянником убедился: прав Ковров, что послал меня сюда. Конечно, вместе с товарищами на позициях и легче, и веселее, но ведь надо комунибудь и здесь находиться.
Одно у меня утешение Виктор. Придет вечером, натопим мы с ним печку, он мне книжки вслух читает, я ему всякие истории рассказываю; крепко мы с ним подружились, даром что между нами пятнадцать лет разницы.
Совет Коврова я не забывал, нашел гдето в доме пустой флакон изпод одеколона, припрятал под шкафом и жду подходящего случая.
А случай никак не подвертывается! Решил я тогда Виктора на помощь мобилизовать.
Пришел он, я и говорю ему.
Если придет к нам сегодня Александра Евгеньевна чай пить, дается тебе следующее боевое задание: выйди за чемнибудь из комнаты и свали в какойнибудь гостиной горку или этажерку. Словом, разбей чтонибудь. Погромче, с шумом, с криком Я на тебя тоже напущусь. А ты винись, оправдывайся И смотри: держи язык за зубами, будто сам напроказил
Виктор чудопарень был: все поймет и лишнего не спрашивает.
Попозже заходит к нам Александра Евгеньевна.
Я к вам в гости, говорит. Не прогоните?
Милости прошу к нашему шалашу, говорю. Чайник вотвот закипит.
Берется она, по обыкновению, хозяйничать, заваривает чай из брусничного листа, разливает по чашкам, я из угольев печеную картошку выгребаю, все идет честь честью.
Хорошо бы немножко дровишек подбросить, говорю. Слетайка, Виктор, в коридор, там щепки в углу лежат, принеси.
Виктор стремглав убегает, и дальше все разыгрывается как по нотам. В комнату доносится шум, грохот и крик Виктора, чтото звенит и бьется, и я вижу, как Александра Евгеньевна даже в лице меняется
Что такое там случилось? восклицает она и выбегает из комнаты.
А я тем временем свой чай быстро выливаю в пузырек, ставлю пузырек под кровать, выполаскиваю чашку, наливаю себе свежего чаю и затем бегу следом за старухой.
Вижу постарался Виктор. Валяется на полу этажерка, а вокруг нее черепков видимоневидимо. Старуха стоит бледная, в лице ни кровинки, губы трясутся.
Боже мой! бормочет она. Что он наделал? Ведь это наполеоновский фарфор. Вы посмотрите
Поднимает она черепки, показывает мне вензель, я ее утешаю, и, надо отдать ей справедливость, старуха быстро берет себя в руки и, уж не знаю, как там внутри, но внешне успокаивается.
Что ж, говорит, потерянного не вернешь, попробую завтра склеить, что можно, а пока идемте чай пить, остынет.
Вернулись мы в комнату.
Чайто остыл, говорю, не переменить ли?
Когда чай не очень горячий полезнее, говорит старуха. И потом я вам сахару, Иван Николаевич, положила, жалко выбрасывать.
Ну, если сахар положили, жалко, говорю я, и пью свой несладкий чай и закусываю его печеной картошкой.
Слышали? спрашиваю я старуху. На днях диверсанты пытались охтинские заводы взорвать.
Какой ужас! говорит Борецкая. Могли ведь люди погибнуть
Ну, они людей не жалеют, говорю я. На то они и белогвардейцы. И оборачиваюсь к Виктору. Верно?
Но Виктор, хоть и не по своей вине посуду побил, однако, вижу, смущается, собрался раньше времени уходить, а я его не задерживаю: уйдет, думаю, легче мне без него комедию играть.
Чтото ко сну меня клонит, говорю я Александре Евгеньевне. Глаза слипаются.
А вы ложитесь, говорит она, я вам мешать не буду.
Пожелала мне спокойной ночи, я ей взаимно, ушла она, я дверь на ключ, потушил лампу, с шумом снял сапоги, лег на кровать и даже похрапывать начал.
Лежать лежу, но заснуть себе не позволяю. Да и не хотелось спать. Час так прошел, а может, и больше
Слышу, будто дверь хлопнула: негромко, точно ктото закрывал дверь и не удержал. Чудятся мне какието шаги и голоса Вслушиваюсь. Очень даже явственно чудятся голоса. Поднялся я как нельзя осторожнее, достал из кармана револьвер, подошел к двери и притаился. Стою, молчу и слушаю. Не шелохнусь, будто все во мне замерло.
Время идет. Снова тишина наступила. Шаги стихли, голоса смолкли. Я прямо физически ощущаю, как идет время: секунда, еще секунда, еще секунда Слух мой до того обострился, что мне казалось, будто я даже тиканье часов у старухи в комнате улавливаю, хотя, может быть, это просто сердце во мне так билось Значит, стихло все. Открываю дверь елееле. Везде темно. Иду босиком по полу, сжимаю в руке револьвер, вслушиваюсь в темноту Как будто журчат голоса. Иду через гостиные, через залу, как кошка иду, нервы напряжены, и не то чтобы я хорошо видел, прямо при помощи какогото чутья