Ты не отвлекайся, бросил кто-то из толпы. Дело говори.
Ну так ведь я и говорю Расселись мы, значит. А на столе, понятное дело, свеча стоит, да еще одна миска с блинком да кутьей для деда, стало быть. Он ведь у нас под самый рождественский пост того преставился Вот оно как, значит Ну, сидим мы, ужинаем, я кисель знай себе дую Кружки четыре уже в себя влил и еще у мамки прошу. А она мне: нету, мол, больше, видишь опустел кувшин-то! А я-то знаю, что у нее в печке еще полная корчага стоит. И давай опять упрашивать: налей да налей! Она поначалу отмахивалась: хватит, мол, а то потом ночью пойдет беготня А я все не унимаюсь уж так киселя хочется
Да хорош уже про кисель, давай про что обещал! зашикали на рассказчика.
Тот болезненно передернулся.
Да имейте же терпение, честной народ! Я ведь самую суть и рассказываю!.. Зудел я, зудел ну, мать и не выдержала. «Вот ведь липучка! на меня говорит. Ладно, коли уж по киселю так плачешь полезай сам в печь да наливай. Только смотри у меня: расплескаешь хоть малость уши пооборву!» А я и рад. Взял кружку да к печи. Только корчага больно уж далеко стояла, в глубине. Пришлось мне в самое устье печное лезть. Вот забрался я туда одни пятки торчат, а там жарко, внутри-то Долез до корчаги, кружкой кисель зачерпнул. И тут дернуло меня обернуться: через плечо наружу ненароком глянул да так и обмер. За столом в аккурат там, где дедова миска, старик какой-то сидит. Сам белый как лунь, а глазищи зеленым огнем горят. Гляжу, прямо на меня таращится! И молча мне пальцем грозит а палец у него длинный-длинный и все больше вытягивается, того и гляди пяток моих коснется. Я как заору! Кружку выронил и весь кисель, понятно, расплескал Меня за ноги хватают, вытащить пытаются, а я не даюсь лягаюсь. Думал, это дед к себе утащить меня хочет, в могилу то есть. Насилу они меня всем скопом из печи выволокли Ох и задала мне тогда мать перцу! А старика как не бывало Вот ведь оно как, проговорил он, словно призадумавшись. Я после того случая долго потом киселя в рот не брал. Как увижу так сразу зеленые стариковы зенки мерещатся!
Незачем было оглядываться, злорадно хихикнув, сказал кто-то. Известно ведь: чтобы увидеть того, кто явился с живыми отужинать, иному достаточно и через дверную щель глянуть, из сеней. А уж если из печного устья смотреть тут каждому потустороннее откроется.
Ну теперь-то я это и без тебя знаю. Рассказчик поклонился.
А вообще, добавил еще кто-то рассудительным тоном, перед Рождеством положено молча трапезничать, чтоб честь соблюдать да уважение, а то и не такое может приключиться
Вот и дед мой так же говорил.
А чего ж ты его самого-то не позвал?
Да не любит он
Петруха стоял и слушал все эти разговоры разинув рот.
Ну что, паря, нравится тебе с нами? раздался рядом дребезжащий старческий голос.
Парнишка обернулся: подле него стоял, чуть заметно сгорбившись, бородатый старик весьма необычного вида. На голове у незнакомца красовался высокий шлем с роскошным резным гребнем и узорчатыми «ушами» по бокам. Петруха с восхищением отметил, что невиданная чудо-шапка, похоже, сработана полностью из дерева. Интересно, что за старик такой? Лицо хоть и не прячется под накладной личиной, как у других ряженых, зато сплошь вымазано чем-то темным и блестящим будто его тоже из дерева вырезали да лаком покрыли. Длинная седая борода курчавая, точно ворох стружек.
А на плечах почему-то конские копыта ни дать ни взять эполеты генеральские
Вообще-то, нравится, ответил Петруха, с любопытством разглядывая старика. Весело тут у вас. Только вот не пойму я, дедушка, откуда вы все? Ведь нездешние, я же вижу. Из Солоновки, что ль?
Да отовсюду, махнул рукой дед.
Как это? не понял Петруха.
Да вот так и есть, пожал копытами старик. Сам-то я, стало быть, тутошний.
Петруха усмехнулся.
А вот и врешь, дедуля. Я тутошних всех знаю.
Старик хмыкнул в бороду.
Всех, говоришь? Ну что ж Меня Кириллом Григорьевым кличут.
Ты гляди-ка! подивился Петруха. Да ведь и я тоже Григорьев! Григорьев Петр.
Верно, кивнул дед. А отец твой?
Иван Кириллович
Вот то-то и оно.
Петруха недоуменно уставился на деда.
В каком это смысле?
Старик вздохнул.
Верно Ефимка сказал: туголобый ты, однако
Какой еще Ефимка? Петруху начинало понемногу коробить. Этот, что ли, который сетью себя опутал, точно сом взбесившийся?
Дед не ответил.
Петруха насупился: ему вдруг стало казаться, что его тут держат за дурака. Он молча развернулся и хотел было уйти, но тут взгляд его замер, а душу объял радостный трепет.
Толпа перед ним расступилась, и по образовавшемуся проходу легкой плывущей походкой шагала ему навстречу стройная, облаченная в изящную меховую шубку девушка. Маленькая, едва ему по плечо. Волосы упрятаны под белоснежную шапочку, но черные глаза, ресницы-хвоинки, брови-крылья не могли принадлежать никакой другой
Она! с благоговением выдохнул Петруха и хотел было уже шагнуть девушке навстречу
Посторонись, паря, дай ей дорогу. Кто-то схватил его за рукав и оттащил в сторону.
А девушка проплыла мимо, лишь мельком взглянув на Петруху, и встала в середине круга. Окружающие в почтении сомкнулись.