соревнований, минуя республиканский уровень, разом выйти на всесоюзный чемпионат.
Хорош тут чалиться, поехали блины жрать, потребовал Башка. Или давайте еще одну разольем.
Он был уже на моторе, его слегка пошатывало.
Догорит чучело пойдем. В народе говорят: «Масленицу не уважишь себя накажешь». Надо желание загадывать, лучше всего в стихах. Сова поднял горящую ветку, стал поджигать погосяновскую шапку. Срифмовал: Гори, гори, моя звезда. Чтоб мне был кайф, врагам .
Заржали, громче всех Фред.
Ты прямо Верлен! Беру цитату в актив.
Шутка была смешная. Они на французском сегодня как раз разбирали стихотворение Верлена «Осенняя песня», такое невыносимо изысканное: «Des violons de l'automne blessent mon coeur d'une langueur monotone»2.
Кстати о Франции, продолжил Фред. Чего со стажировкой? Никто не слыхал? Ромашова и Зотов, да?
Тема опять была животрепещущая сенсация года, будоражившая весь курс, особенно французскую группу: летом двух студентов отправят по обмену на стажировку в Париж, в газету «Юманитэ». Марк был отличник, по языку шел вторым после Пита Курочкина, который с родителями пожил в Монреале, поучился там в местной школе и на французском чесал, как на родном. Но Курочкину «Юманите» на хрен не сдалась, у него фазер, собкор АПН, теперь работал в Нью-Йорке, Пит туда каждое лето ездил, а Марку стажировка не светила, потому что рылом не вышел. У Ленки Ромашовой и Егора Зотова тоже пять по французскому, но плюс к тому Ленка дочь проректора МГУ, а Зотов член КПСС и главред факультетской газеты. Так что без вариантов, нечего и мечтать.
Не парься, Стручок. Тебе с твоим четвертаком, тем более нам с Совой не светит, еле на трояк вытянули. У Баклажана английский, а Серый парле только по-матерному. Ну, скоро оно догорит? сказал Башка, приплясывая от нетерпения. Блины потеют, жбанка зябнет.
Меня даже не упомянул, подумал Марк. Хотя, может, это такая деликатность с точки зрения Башки быть «пятерочником» стремно. Как в гусарской компании слыть исправным службистом.
Ты куда? спросил Сова молча двинувшегося в темноту Серого. А костер кто будет гасить? Спалим парк культуры и отдыха к ёшкиной маме.
Пойду отолью, буркнул тот не оглядываясь. Нам же в Кунцево переть.
Понадобилось и Марку. Он направился к противоположному краю полянки стоять, поливать рядом с неразговорчивым Азазелло как-то не улыбалось.
Навстречу, из-за ели, кто-то вышел, тяжело поскрипывая снегом. Сзади темнели еще фигуры.
О, тут гуляют, громко сказал человек надтреснутым голосом, шагнул вперед.
На плоском лице оживленно посверкивали быстрые глаза, в углу широкого губастого рта торчала потухшая папироса.
Квасите, пацаны? Угостите, не жидитесь.
Двинулся к костру. За ним второй, третий, четвертый. А потом сразу еще четверо. У Марка под ложечкой сделалось холодно и скованно не вздохнешь. Шпана! И, похоже, подмосковная: какие-то бушлаты, портки со здоровенными клешами, один в солдатской зимней куртке без погон. Тут по Казанской дороге Люберцы недалеко, самый бандитский пригород. Приезжают кодлами на электричке в Москву пошляться, задирают городских, бьют, бывает что и грабят.
Рожи у всех жуткие, в центре такие не встретишь. Страшнее всех первый, с приклеенной ко рту папироской. В уродской плюшевой кепке, какой-то полусогнутый, будто горбатый. Натуральный урка.
Вся «команда» будто застыла. Баклажан потихоньку пятился, его сумка осталась на снегу. Фред часто моргал. Башка он был туповат хлопал глазами.
Выпили уже всё, сказал Сова, пнув ногой пустую бутылку. Сорри.
Чё? быстро повернулся к нему плюшевый. Как ты, баклан, меня назвал?
И оскалил кривые зубы, когда Сова отшатнулся.
Шучу. Выплюнул папиросу. Дай покурить, будь земелей.
Поглядел на протянутую пачку «мальборо».
Америка! Херасе. Я на пацанов возьму.
И выгреб все сигареты, горстью.
Конечно. Курите, пробормотал Сова. Он сейчас был не похож на ройялти. Мы бы и водкой поделились, но кончилась.
А это у вас чё? Урка поглядел на сумку. Ну-ка гляну.
Он подошел, наклонился.
Тут проснулся Башка.
Алё! заорал. Не лапай, не твое!
Подскочил, схватил плюшевого за руку. Тот коротким ударом снизу вмазал Башке по носу, потом локтем другой руки сбоку, в ухо. Башка бухнулся прямо на сумку. Зазвенело.
Спокуха! проворно развернулся урка, дуя на кулак. Ваш кореш сам полез, я его не трогал. За то, что он на меня попер, по хабарику с рыла.
Лёха сидел на земле, мотал головой, из носа текла кровь.
У Марка в висках стучало. Единственный раз в жизни он дрался в седьмом классе, с гадом Коршуном, и «дрался» одно название. Получил под дых, согнулся от боли, и Коршун лупил его, беспомощного, по щекам, наотмашь. А все стояли и смотрели.
Хуже этого ничего быть не может когда тебя бьют, и ты даже не сопротивляешься. Он тогда дал себе клятву, на всю жизнь, что такое никогда не повторится. И сейчас больше всего испугался, что эту клятву нарушит.
Поэтому, не давая себе закоченеть от ужаса а тянуло Марк не своим, истошным голосом крикнул:
А ну отвали!
И по-дурацки сам тут же понял выставил вперед правый кулак. Будто это спортивное соревнование, и в руке рапира.