Учти, ротный: это надежный солдат, пороху понюхал, не подведет
Понял, товарищ капитан.
Но накачивать нужно. Нормальную температуру в нем поддерживать нужно. Как и в любом А то в обороне быстренько разбалтываются
«Бывает»,
подумал Воронков, радуясь, что комбат сбавил ходкость, словно и сам притомился.
А что будет, ежели фрицевская разведка утащит кого из задремавших? Что мне будет? Да и тебе
Большие неприятности светят, товарищ капитан. Вплоть до трибунала.
Именно, лейтенант. Именно! Потому, как учат вожди, бдительность наше оружие
Возможно, Колотилин шутил, но говорил нейтрально-спокойно, даже невозмутимо. Ну и хорошо. А коль вожди учат, будем сохранять и крепить бдительность. Тем более, не дай бог немецкие разведчики кого выкрадут неудобства нам засветят большие, это уж в точности. И с должности полетишь, и в звании воинском понизят. Вообще могут разжаловать и пожалуйте в штрафбат. Все бывает, все могут. Потому что война обоюдоострый нож, все равно резанет, как ни прикоснись. И не хочешь, а неизбежно прикоснешься. Весь вопрос в том, как тебя резанет до смерти или нет
Задумываться на ходу не стоит: Воронков оступился, замешкался, и сзади его нечаянно, разумеется, лягнул Хайруллин. Как будто специально метил по больной ноге. Черт бы тебя подрал, верный ординарец. А точней: черт бы меня подрал, не разевай хлебало, не отвлекайся. Больно все-таки
Извини, товарищ лейтенант.
М-м
Извини, извини.
Тыкает. У ординарцев это принято. Подчиненные его начальника, считается, как бы подчиненные и ординарца. Кем считается? Самими ординарцами. Еще бы: при начальстве отираются. Спасибо, что «товарищем лейтенантом» назвал. А мог бы и запросто: «Воронков» или там «Саша». Спасибо, рядовой Хайруллин!
Постепенно траншея сползла в низину, и грязи на дне стало сверх щиколоток. Правда, кое-где набросаны доски и бревна. Но скользки, проклятые, гляди в оба, иначе поскользнешься и грохнешься, чего доброго.
Зашагали помедленнее, иногда упираясь руками в траншейные стенки, тоже скользкие, ненадежные. Миновали два пустых окопа, неглубоких и полузалитых затхлой, вонючей водой, комбат пояснил:
Здесь посты не выставляем, нейтралка проходит по болоту. Да ее, собственно, и нету, нейтралки. Болото непроходимо
Понял, товарищ капитан.
Я не закончил Для страховки периодически высылай кого-нибудь сюда проверить, да и лично наведывайся. Мало ли что
Понял, товарищ капитан, повторил Воронков со странным самому себе упрямством.
Через полсотни метров, на взлобке, взводная землянка, в ней и живет твоя рота. Вторая рядом, пустует. Можешь занимать под свои апартаменты Если хочешь, лейтенант, оставайся, дальше пойду без тебя
Нет, товарищ капитан, буду сопровождать вас до стыка, как положено.
А не устал? После госпиталя-то силенки скудные?
Не устал. Разрешите сопровождать?
Валяй!
Ну, Воронков и валял: не отставал от комбата, не пропускал ни полслова из того, что рассказывалось на ходу о нашей обороне и немецкой, присматривался к местности, познакомился еще с одним бойцом, неразговорчивым, угрюмым автоматчиком в прожженной плащ-палатке, он при них выстрелил из ракетницы; разбрызгивая капли, ракета неживым белым светом залила ничейное поле, упала, погасла, дымя. В ответ на это из немецкой траншеи как раз напротив взмыла осветительная ракета, да вдобавок шарахнули и трассирующей очередью из крупнокалиберного пулемета. Наш автоматчик отозвался на очередь увесистым матюком. Обменялись, так сказать, любезностями, кто на какие способен.
Доведя Колотилина до фланга батальона, Воронков сказал:
Товарищ капитан, разрешите остаться?
Оставайся, оставайся. Устраивайся. Отдыхай. Если что звони мне на КП, телефонист передаст И я, если что позвоню тебе Бывай!
До свидания
Комбат и ординарец скрылись за поворотом, и Воронков внезапно ощутил тревожное, сосущее душу одиночество. С чего бы? Ты еще спрашиваешь, Саня Воронков! Не с того же, конечно, что комбат с ординарцем уходят все дальше, и ты в траншее как бы один. И не с того, что попадающему после госпиталя в новую часть нужно время, чтобы сойтись с людьми, если уж не сдружиться. Потому одиночество сосет твою душу, сказал себе Воронков, что не столь давно стал ты не то что круглым сиротой, а как бы это выразиться трижды круглым, что ли. Да, можно так выразиться, можно
Сперва пришла весть о гибели родителей. Соседи отписали: так и так, мол, Санек, крепись, потому отец твой и мать расстреляны за помощь подпольщикам. Сообщали об этом престарелые супруги Берендючковы, что жили наискосок через коридор, почти дверь в дверь. Когда освободили родной город, Воронков сразу же послал одно за другим три письма-треугольника родителям: как пережили оккупацию, отзовитесь,
дорогие. Он боялся наихудшего, и оно, наихудшее, случилось.
Затем пришло письмо от однополчан брата:
«Отписываем вам, товарищ Воронков Александр Борисович, что гвардии старшина Воронков Георгий Борисович»отписывать,
Ну и последнее письмо от Оксановой подруги, от Фени Чавкиной:
«Многоуважаемый Шура, с прискорбием довожу до вашего сведения»