С двадцать второго июня.
Кадровый, как и я? Кем начинал?
Бойцом.
И я был рядовым А офицерское звание как получил?
Краткосрочные фронтовые курсы младших лейтенантов
Смотри ты! И я их заканчивал Сержантом небось туда направили?
Старшим сержантом.
У меня в точности повторилось А с какого ты года?
С двадцать первого.
Ну, надо же! Ровесники
Тут из закутка подал голос телефонист:
Товарищ капитан! Командир хозвзвода сыскался. На проводе
Сыскался наконец, чертов интендант, бездельник, раздолбай. Слова были бранчливыми, но тон ровный, повседневный. Сейчас я ему врежу
И действительно, из связистского закута, в который легко, сноровисто прошел комбат, донесло глухой размеренный басок, коим командира хозяйственного взвода разделывали под орех: распустил подчиненных, повара подворовывают, ездовых гонишь под огонь, сам отсиживаешься в тылу, что, нельзя было послать бричку до обстрела, я тебя вытащу на передок, заплыл там жирком, гляди у меня. Командир хозвзвода, видимо, оправдывался, ибо комбат сказал громче:
Все, кончай базарить! И заруби на носу, что я говорил А конское мясо оприходовать и до последнего грамма на передок. Чтоб досталось каждому солдату Все!
Пока комбат разговаривал по телефону, у Воронкова снова возникла к нему неприязнь, однако теперь она имела точное обоснование: ровесники-то ровесники, но один лейтенант, ротный, второй капитан, командир батальона, у одного единственная медаль «За боевые заслуги», как у ординарца Хайруллина, у второго ордена Красного Знамени, Отечественной войны и Красной Звезды плюс медаль «За отвагу». Зависть? Да нет, что-то другое. Что? Скорей какая-то обида. На кого? На что? На свою судьбу, наверное
Воротился к столу комбат, выпил по третьей неизменные три четверти. Он нисколько не хмелел, прищуренные, под припухлыми веками глаза были незамутненные, уверенные, холодноватые. Мужской взгляд, правильно. Взгляд фронтовика, офицера, трижды орденоносца, правильно. А вообще-то, видать, воюет он здорово,
ежели в таком возрасте уже комбат и ордена по обе стороны груди. Это в нынешние времена важнейшее, чем определяется нужность, ценность и, так сказать, уважаемость человека, к а к он воюет. Да, да, в годы войны это решающее, остальное второстепенно. И, наверное, неплохо, что он, Воронков, попал под начало капитану Колотилину, боевому, бывалому командиру. Значит, все как надо, все путем. И не злись, не дергайся
Ну так вот, сказал комбат. Я приветствую, что ты прибыл в роту Только роты самой нету
А где она? спросил Воронков и сразу же понял нелепость своего вопроса, ибо капитан, не меняясь ни выражением лица, ни голосом, тускло ответил:
После погибельного наступления кто в земле, кто в госпитале От роты осталось семь человек, во всем батальоне около сорока
Ясно, промямлил Воронков, едва не поперхнувшись горбушкой.
Ни замполита, ни адъютанта старшего Ни парторга, ни комсорга Я один за всех И из ротных один ты будешь
«Комбат да его ординарец и сохранились», подумал Воронков, некстати подумал сам понял. И припомнилось: с ним уже так было, прибыл после госпиталя на взвод, а взвода-то и нет, ни одного человека не осталось: война. Пришлось командовать самим собой и дожидаться пополнения. И тут придется дожидаться, когда пришлют с маршевой ротой солдат и сержантов, а возможно, и офицеров на взводы. Так что все привычно, попал в родную стихию, отлежался в госпитале вступай во фронтовую колею и старайся не выбиваться из нее
Ты сколько раз был ранен? спросил вдруг Колотилин.
Трижды.
А я, представь, ни разу. Хотя бывал в переделках Везет!
Везет, согласился Воронков, поражаясь: неужто за два года не царапнуло, не контузило? Точно, везучий
Потом комбат расспрашивал, на каких фронтах, в каких армиях воевал Воронков, и сам называл свои фронты, свои армии, и в этом у них никакого совпадения не было; потом хлебали крепчайший, дегтярной черноты чай из термоса, сдабривая печеньем с маслом из офицерского доппайка, Воронков и здесь не терялся, уминал. Капитан же хрустел печеньем неохотно, как бы через силу, зато на чаек налегал; на белом лбу выступили капли пота, комбат вытерся своим несвежим носовым платком; а вот подворотничок у него был непорочной, девственной белизны, на загорелой шее это впечатляло; потом Воронков спросил, как же остатки батальона держат оборону на таком растянутом участке, комбат ответил: «Так и держат Как твоя рота: ночью пятеро дежурят, двое спят, днем наоборот» «А что же немцы? Не лезут?» «Разведка изредка наведывается. Но в принципе гитлеры обескровлены, как и мы. Не до жиру Обстрелы это поставлено словом, живем мирно. До поры, до времени» «Это, конечно, товарищ капитан». «И позволь поправить: мы не остатки батальона, а третий стрелковый батальон». «Вас понял»
Ординарец Хайруллин начал убирать посуду. Воронков опять не к месту подумал, что комбат, ординарец да и командир хозвзвода уцелели в т о м наступлении, и сказал:
Товарищ капитан, я хотел бы в свою роту
Пожалуйста. Хотя я-то предполагал: переночуешь у меня, а завтра утром представлю тебя личному составу