«Уж коли товарищей продает, то меня и подавно продаст!» мелькнуло у него в голове.
Это что же за шум? спросил он Федьку.
Атаман, знать, пришел; спешить надо, боярин, мне пока на место нужно попасть, отвечал Живодер.
А сколько у Ермака молодцов? поинтересовался воевода.
Ста три наберется, да ты об этом не думай: все больше с кистенями да ножами, а пищалей, дай бог, чтоб с полсотни было! успокаивал воеводу Живодер.
Слушай, Федька, заговорил строго Мурашкин, сделай свое дело, царь тебя помилует, от виселицы избавит, да и денег в награду пожалует, в этом тебе мое боярское слово, а обманешь завтра солнышка не увидишь!
Что ты, господь с тобой, боярин, ворог я себе, что ли ча? Сам знаю, что с Ермаком, окромя петли, ничего не дождешься.
То-то, вперед говорю, выбирай, что лучше, молодцов я тебе дам, только держи ухо востро. Сколько у вас челнов? Хватит ли на моих стрельцов?
Об этом ты не беспокойся, десятка три, а то и побольше будет!
Мурашкин подозвал есаула.
Я тебе дам десять человек, дело скорее сделается, сказал воевода Живодеру. А ты гляди за ним в оба, обратился он к есаулу, указывая на Федьку, ежели что нескладное затеет, сейчас же ему и конец, а сами назад.
Уж охулки на руку не положим! самоуверенно произнес есаул.
Я сказал, боярин, что опаски никакой не может быть, только десятырех со мной не посылай, заметил Живодер.
Что так? недоверчиво спросил воевода.
Много больно, в челне больше семерых не поместится.
Ну, быть по-твоему, только гляди, помни свое слово!
Зачем забывать, боярин, в памяти топором зарублено, только ты помни уговор: как головня полетит в матушку-кормилицу, так сейчас же и двигайся, все, значит, будет готово!
Ладно, с богом! проговорил воевода.
Федька двинулся к лодке, за ним последовали есаул и пять стрельцов.
С замиранием сердца следил за лодкой воевода.
Прошло около часу, послышался плеск воды, и около тридцати челнов пристало к берегу.
Все ли благополучно? спросил есаула воевода.
Как ни на есть лучше! отвечал тот.
А Федька где?
Пошел к своим; велел напомнить насчет головни.
Ладно! Только вот что, когда нападем, то первому же Федьке пустите в лоб! отдал приказание воевода и стал следить за противоположным берегом: костры там начали гаснуть.
Вдруг на левом берегу послышался шум по крайней мере сотен голосов. Воевода весь обратился во внимание. Прошло несколько минут, и Мурашкин увидел, как кто-то, отчаянно размахивая головней, направляется к берегу. Наконец головня, сделав дугу, испуская из себе тысячи искр, полетела в Волгу и с шипением исчезла в ней.
Ребята, живо в челны! скомандовал он.
Стрельцы быстро бросились к берегу. На востоке загоралась заря.
Эх, плохо! пробормотал воевода. Пожалуй, запоздаем, не удастся, не выгорит дело!
Но стрельцы делали свое дело, они были уже на середине реки; становилось светлее; вдруг перед ними мелькнуло что-то большое, в виде мешка, шлепнулось в воду и исчезло в ней: только большие круги расходились на поверхности реки.
Все с тревогой посмотрели вверх, но там никого не было, только дымок струился от погасших костров.
Что бы это такое было? невольно вырвалось у воеводы.
Уж и не знаю что! отвечал есаул.
Мурашкин задумался, потом бросил взгляд на левый берег там царствовала могильная тишина.
Ну, ребята, вперед! скомандовал он.
Весла пришли в движение, скоро челны пристали к берегу, и воевода со стрельцами начали взбираться вверх по крутому берегу Волги.
Глава вторая. У ведьмы
пробирался сюда тропинками и уходил на рассвете, дрожа от жгучих ласк обитательницы лачуги. Что заставило ее поселиться в этой лачуге неизвестно. Говорили, что в ней прежде обитала колдунья, от которой никому не было житья; вдруг колдунья исчезла, куда и как никто не знал. Вскоре на ее месте и поселилась Власьевна. Откуда она явилась об этом она никому не говорила, только из этой проклятой лачуги, со времени ее поселения, вместо зла потекло добро. Поселившись в овраге, Власьевна принялась за знахарство. Порубят ли кого, лихоманка ли затрясет, или порча какая приключится, сейчас бегут к Власьевне, и та как рукой снимает всякую немочь.
Цены, бывало, не сложат окрестные жители Власьевне. Но года текут, лекарка стареет, и что-то чудное делается с нею. Пропали у нее и веселье и привет, взгляд сделался суровым, сердитым, чуть незлым, о лечении больше и помину не было, да никто бы и не решился идти теперь к ней. Прошло еще несколько лет, и стройная красавица превратилась в злую, горбатую старуху. Пронеслась весть, что Власьевна колдунья; начали припоминать случаи из ее прошлой жизни и окончательно убедились в том, что она давно уже съякшалась с нечистой силой. Тропинка к лачуге быстро поросла травой, больше в нее никто не заглядывал, а Власьевна, казалось, и рада была этому. Она по-прежнему варила разные травы, сливала их в склянки и уставляла на полку. Отрадой был у нее лишь жирный, откормленный кривой кот Васька. Это было единственное живое существо, которое любила Власьевна; для него она ничего не жалела и готова была всем пожертвовать. Ласковое слово только и вырывалось у нее для кота, остальное время проводилось в ворчании и проклятиях, которые посылались неизвестно на чью голову. Об этом знала только она одна.