Зная продуманного шутника-Саню, пилки наверняка были списанными. Принимая во внимание жару и общую нервную обстановку, усугубляемую «липким» в штатском, разговор очень быстро перешёл на повышенные тона и активную эмоциональную лексику. Поэтому вошедшего в кабинет четвёртого мы заметили не сразу, продолжая ещё некоторое время по инерции орать друг на друга.
Молчать! даже не крикнул и не скомандовал новый участник беседы. Но полковнику и «штатскому» хватило. Первый вскочил едва ли не по стойке «смирно», второй достал большой мятый клетчатый носовой платок и принялся утирать мгновенно и обильно выступивший пот.
Петров. Доктору завтра на смену в госпиталь. Если он не отдохнёт, то будет не в форме. Если от этого пострадает советский раненый солдат я тебя лично пристрелю прямо здесь, ясно? по-прежнему не повышая голоса сообщил невысокий но крепкий, будто отлитый из бронзы круглолицый мужчина с тёмными глазами, высоким лбом и зачёсанными назад короткими седоватыми волосами.
Товарищ ге начал было «липкий» совершенно другим голосом, но был перебит.
Он спасает жизни наших товарищей. Он под душманскими пулями оперировал. Он пользы приносит больше, чем ты. Поэтому отдай доктору инструменты и конверт с письмом из дома. А мне вон ту папку, всю. Спорить с бронзовым тут никто и не планировал. Папка с завязками перекочевала со столешницы в его ладонь, пару раз нетерпеливо шевельнувшую пальцами.
Делом займись, царандоевец**, последнее слово он будто плюнул в «липкого», который и так выглядел хоть выжимай, и обернулся ко мне.
** Царандоевец сотрудник Народной Милиции Афганистана (которая носила название «Царандой» пушту څارندوی защитник).
Вы свободны, доктор. Машина доставит Вас домой. Приношу извинения за излишне бдительных коллег, сами понимаете, военное время. Женя, проводи.
Есть проводить, Александр Иванович! полковник подхватил меня за локоть и выдернул из кабинета, не дав даже попрощаться с бронзовым.
Тогда, на той войне, много было плохого. Но запоминалось, к счастью, и хорошее. И люди приличные, помнившие о долге и чести офицера, тоже встречались. А пилки те, все пять, пришли в негодность за неделю. Много было работы тогда, очень много
На досках лодьи были накиданы какие-то ковры, вроде того, с которого мы с ханом только что встали, только эти были нарядными, яркими, и их была целая стопка. С одной стороны лежал неподвижно старик с белой редкой бородой, в которой гуляла странная отрешённая улыбка. С другой грыз зубами рукоять плётки парень примерно Ромкиного возраста, хрипло подвывая от боли. Нога его была обмотана белой тканью, на которой проступали красные пятна. И запах от неё тянулся ох какой неприятный.
Глава 3 Чудес не бывает
бы как-то по-другому.
Брови Шарукана снова взлетели, едва он услышал глубокий протяжный напев. И увидел, как смягчается, расслабляясь на глазах, лицо сына. Рукоять камчи выпала у того изо рта, соскользнула со стопки ковров и стукнула о дно лодьи. Хан вздрогнул от этого звука, как от выстрела. Хотя да, в этом времени такого не бывало, огнестрельного оружия ведь не было пока. Тут вздрагивали, когда стрела впивалась в тело. Когда было уже поздно.
Я нахмурился давно, сразу, как только ноги ступили со сходен на дно. И брови продолжали сходиться всё ближе с каждой секундой, с каждой новой полученной толикой информации. И то слово, что пришло вслед за воспоминанием о здешних стрелах, звучало в мозгу всё громче. Поздно
Зрачки Сырчана давали понять, что накачали его, вероятнее всего, морфином. Хотя откуда бы он тут? Значит, наверное, опиум. И вряд ли у здешних степных шаманов в ходу внутривенные инъекции, так что поили или окуривали. И запашок этот, что я за гнилостной вонью сразу в речном ветерке сразу было не заметил, догадку подтверждал. Это ж сколько надо было выпоить парню и, главное, старику, чтоб добиться стойкого болеутоляющего эффекта? Память подсказала, что при приёме внутрь усваивается около четверти объёма алкалоида. Хотя, это по морфину. Но в любом случае, то, что дедок четвёртые сутки находился в таком тяжело загруженном состоянии, к выздоровлению его приблизить никак не могло. Как только сердце выдержало столько?
Сын хана замер, уставив глаза с еле заметными зрачками в по-осеннему низкие сероватые кучевые облака, что будто тоже смотрели на этих двоих, приплывших на «скоропомощной» лодье, с тоскливым безнадёжным сочувствием. Слово «поздно» опять звякнуло в голове разбитым зеркалом или осколками любимой чашки, что словно сама собой выскочила из пальцев и грянулась о плитку пола.
«Ну уж нет!» проснулся во мне привычный злой кураж. Иногда, когда пропадала не то, что уверенность в позитивном исходе, но даже и последняя надежда на него, выручала именно такая холодная ярость. Когда работаешь до последнего, до самого последнего шанса, самой крайней секунды. И потом ещё. Бывало, что и везло.
«Чудес не бывает, запомни!» говорил мне старый академик, корифей и величина, лауреат всего, чего только можно было, во всём мире. Спасший столько народу, что можно было бы, наверное, целый город заселить, и не маленький. И схоронивший, как и любой врач, стольких, чтобы на душе наросла та непременная, обязательная профессиональная мозоль. Та, что не позволяет слишком сильно сочувствовать и сопереживать, зато помогает чётко и профессионально, без вредных несвоевременных эмоций, делать свою работу. Та, которой на самом деле нет.