Да что с тобой не так? спросил я его, вглядываясь в плутоватое лицо. Ты думаешь, я поверю в тот детский лепет, что ты здесь несешь? Ты что, убил человека?
Лучше бы убил, неохотно ответил купец. Все гораздо хуже, господин. Я взял в долг серебро в храме богини Айи. Под проценты взял. Семья жены не знает об этом, а даже если и узнает, мне все равно конец. Жена тут же разведется со мной, а храм сделает рабом в счет долга. Там такая сумма, что мне никогда его не отработать.
В Вавилоне жена может развестись? удивился я. В моих знаниях зиял пробел в этой области. Вроде бы муж имел такое право.
Еще как может, невесело усмехнулся Кулли. Она просто поклянется в храме Иштар, что была больна, а я, вместо того чтобы позвать заклинателя духов, взял в дом другую бабу для утех. И все, дело сделано. Клятва перед лицом богов не требует других доказательств, а этой стерве соврать, что высморкаться.
Кто еще хочет остаться здесь? спросил я у остальных рабов, едва скрывая досаду. Я все-таки рассчитывал получить выкуп. Никто? Тогда вот повозки! Наполняете их рудой доверху, и едем в Дардан. Вести к вашим семьям уйдут с первым же караваном. Они, слава богам, еще ходят по этим землям.
Но как, господин? Разбойники лютуют, да и цари не лучше, несмело спросил меня пожилой мужик, обширные телеса которого превратились в кожаные мешки, свисавшие вниз подобно ушам спаниеля. Именно из-за них я его и взял. Непросто в наше время такое пузо наесть.
Теперь с караваном в Куссар пойдет сотня лучников и сотня пращников, любезно пояснил я. И такой караван пошлет куда подальше отряды царьков, севших на торговый путь. Да, это дороже, но ведь жить купцам как-то надо! Кстати, за каждого из вас я хочу получить по три мины серебра, почтенные. И пока я их не получу, вы побудете рабами у моих рабов. Им как раз не хватает рук, чтобы чесать шерсть.
Простите, а что будет со мной, господин? мастер-кузнец почтительно склонился и поднял на меня глаза, полные жуткой тоски. Трех мин серебра у меня нет. Да и откуда бы взяться такому богатству? Вы же не вернете меня к семье?
Не верну, покачал я головой. Но я отпущу тебя на волю, привезу сюда твою жену и детей, построю тебе дом и буду хорошо платить. Ты снова станешь уважаемым человеком. Зачем мне это? Так ты будешь работать лучше.
Я стоял и смотрел, как у взрослого мужика подломились ноги, как он пополз в пыли, как обнял мои колени и заплакал навзрыд, размазывая слезы по чумазому лицу. Проклятая жизнь! Да что же ты с нами делаешь! Почему ни в одном мифе Древней Греции не написано, что происходило с простыми людьми, когда герои и полубоги развлекались, покрывая себя бессмертной славой? И почему мои собственные рабы смотрят на меня, как на последнего дурака? Все, кроме разорившегося вавилонского купца. На его лице написана напряженная работа мысли. Он явно понял, что я имею в виду, хотя такой подход здесь так же нов, как и моя убогая попона со стременами. Не дурак, посмотрим, на что он годится. У меня как раз появилась одна бизнес-идея.
Работаем! рявкнул я, окинул рабов свирепым взглядом и сунул в морду тому, кто соорудил самое непочтительное выражение лица. Две телеги до заката должны быть полны рудой. Самого нерасторопного лишу ужина и дам десять палок!
И ведь придется и лишить, и дать, иначе уважать перестанут. Тут по-другому никак. Восток!
его живым существом. Он свистит в скалистых ущельях, срывает с верхушек сосен иголки и несет их вниз, к бушующей воде. Январь здесь неприветлив: небо затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, которые, кажется, вот-вот прорвутся дождем, но пока они лишь угрожающе нависают над головой. Воздух влажный, холодный, пропитанный запахом моря и соли.
Волны, подгоняемые ветром, с силой бьются о скалистые берега. Они невысокие, но такие частые, словно торопятся куда-то и боятся не успеть. Вода темно-серая, почти черная, она покрыта пенными гребешками, которые тут же срываются ветром и уносятся вдаль, растворяясь в воздухе. Отовсюду слышен глухой гул это волны разбиваются о камни с бессильной яростью.
Ветер крепчает, и вода начинает бурлить с новой силой. Волны, сталкиваясь друг с другом, бессмысленно плещутся, а потом разлетаются в стороны. Над проливом кружат чайки, но их крики теряются в шуме ветра и воды. Они то взмывают вверх, то резко опускаются, пытаясь поймать добычу, но волны слишком быстры, слишком непредсказуемы. Ветер срывает с их крыльев капли, и они сверкают, как крошечные алмазы, прежде чем исчезнуть в серой мгле. Вода, отступая, оставляет на камнях белую пену, которая тут же смывается новой волной.
Я ведь жил на Балтике, мне не привыкать к такому зрелищу. Наверное, именно поэтому и стою здесь, глядя на бушующее море как заколдованный. Я сумел полюбить вечно слякотный Питер, хоть и перебрался туда из куда более теплых мест. За любимой девушкой перебрался. Я тогда был молод и горяч, прямо как сейчас. Окончил институт, потом аспирантура, после которой остался на кафедре. Потом наступили 90-е, и выяснилось, что не тому я посвятил свою жизнь. И что я, вообще, по этой жизни лох. Неповоротливый, несовременный и не умеющий украсть то, что плохо лежит. Тогда-то и дала семья трещину, ведь в моду вошли успешные. Бедность не позор, но нищета ломает самых гордых. Не помню, кто это сказал, но в бетоне нужно эти слова отлить. Жена моя, видя, как деньги проходят мимо, сломалась. Зависть к подругам, стыд перед ними и неуемное желание хоть немного пожить красиво источили ее душу, а я никак не мог эту ее жизнь изменить. Не то что не мог, не хотел. Я ведь любил то, чем занимался. Так и мучились много лет вместе, не понимая, что надо было сделать этот шаг гораздо раньше. Она решилась первой, и я благодарен ей за это.