Прокаженные же, видя, что он не хочет лечить их, воспылали дикой злобой и, схватив палки и каменья, начали бить святого, и плевали ему в лицо, и заушали его, и рвали на нем волосы, и едва не убили его. Тут явилась стража и спросила у прокаженных: «Ну что, излечил он вас?» Прокаженные завопили: «Нет, он обманул нас! Он не святой, а обманщик! Распни! Распни его!» И вывели святого на площадь, а день был праздничный, и на площади был базар. И вышел ересиарх и спросил у народа: «Что делать с этим лжепророком?» И народ весь кричал: «Распни! Распни его!» И сказал ересиарх торжествующе: «Вот, теперь ты слышал волю Господа? Глас же народный суть глас Его!» Святой же ответил ересиарху: «Обманув народ, обманул ты Бога, нечестивец, а заблудшие овцы не ведают пути истинного». И бросилась стража на святого, и распяли его, а после, отрубив голову, кинули тело на съедение диким зверям. На этом месте царь Феодор Иоаннович заворочался под шубой, заплакал как ребенок. Ирина отложила книгу в сторону и, наклонившись к царю, сказала ему: «Ну что ты, что ты, батюшка, Господь добрый, он всем праведникам уготовил Царствие Небесное!
Над Москвой медленно сгущалась вечерняя мгла. Московский посадский люд, весь день проторчавший на стенах, расходился по домам. Потоки людей шли от стен Белого города и от земляных насадов Замоскворечья. Это все было городовое ополчение, слободские ратники: кузнецы и гончары, медянщики и плотницких дел мастера, оружейники и ткачи, красильщики и хлебопеки. Смутно было на сердце у людей. Помнилось еще страшное нашествие орды в 1571 году. Тогда Грозный царь отбыл в Ливонию, чтобы самому вести полки на поляков, да и увел с собой всех ратных людей. Как уходил царь с полками в ливонскую землю, то приказал выкатить на Пожар бочки с пивом, поставили ушаты с медовухой, вынесли снеди всякой в корзинах, ешь не хочу! Сам обходил ряды, ласков был с людьми, обещался вскоре назад быть с великой славой да с замирением. После стоял службу в Покровском соборе, что на рву, а как с крыльца сходил, то Ванька блаженный юродивый, что завсегда на соборной паперти и зимой и летом обретался, в ноги-то ему кинулся, да как заревет белугою: «Уж ты, говорит, великий царь, зачем Москву-то кидаешь, уж пропадем мы все без тебя, загнием». Усмехнулся тогда царь и ласково так говорит юродивому: «Небось не загинете! Вот я вам воевод оставляю!» и на Ваську Грязного с Михаилом князем Черкасским показывает. А юродивый как посмотрел на них, так и еще пуще слезами заливается. «А с ними и подавно загнием!» Нахмурился тогда царь, посуровел, но промолчал, а сходя с крыльца, поклонился юродивому и сказал: «Молись, Ванька, за меня!» И поехал после
на перевоз через Москву-реку в Данилов монастырь поклониться гробу Данилы Московского, первого князя на Москве.
В палаты царицы Ирины быстрым шагом, как всегда хаживал, вошел правитель государства Российского боярин Борис Феодорович Годунов. Был он волосом черен, а лицом скуловат. Подозревали у него татарскую кровь, да и сам он от этого не отрекался, числил свой род от некоего князя ордынского, что после в московскую службу перешел. А там Бог весть! Царь Феодор Иоаннович полностью ему вверялся.
Государь, глуховато сказал Борис, сильны ныне татарове. Великое войско крымское се дни подступила под Москву, что делать будем?
Одна надёжа Господь! Тонким голоском воскликнул Феодор. Молиться будем!
Мольбою делу не поможешь, сила надобна. Ныне я все ополчение дворянское да боярское поднял, все под Даниловым стоят, ан веры нет, что татар одолеем. Силен Казы-Гирей, есть весть, что турские люди с ним во многом числе и пушек великое множество.
Пронеси Господь! истово закрестился Феодор. С нами крестная сила, сей вечор прикажу поднять иконы святые, да хоругви и обойдем все стены градские. Сам пойду.
Это дело, поморщился Годунов. Да другое у меня на уме. Указ, государь, надобен. Указ о сборе ополчения земского, всей землей на орду навалиться надобно, тогда одолеем.
Борис, что земные наши старания, ежели Господь нам не поможет, а Господь поможет, перышком махнет и силы вражьей как не бывало.
Годунов вдруг увидел, как лихорадочным блеском загорелись глаза царя, как рьяно он крестится десницею, а шуйцей нежно поглаживает Жития святых. На царя нашел приступ молитвенного рвения. В такие минуты убеждать Феодора делать что-то другое, кроме дел богослужебных, было бесполезно. И Годунов, бывший царский постельничий, век проживший между секирою и плахою царского окружения, верхним чутьем понял надо ловить миг, надо царскую блажь себе на пользу обратить. А поэтому делу он был великий мастер.
Что ж, государь, подними иконы святые, обойди стены Белого города. А мы, батюшка, с силами нашими малыми пойдем на ворога. Коли Богородица осенит нас победою, стал быть с нами Бог, с нами правда. А я полки не покину в эту ночь. Главой их буду.
Хитро сказал Борис, хитро и задумал. Царь в эту ночь за воинство молиться будет, Бога просить, а во главе воинства кто? Он, Борис. Значит, за него, за Бориса, царь молиться будет. За Бориса, а не за князя Феодора Мстиславского, который есть по чину набольший воевода русский. А воинство немалое ныне под Даниловым стоит. «Пожалуй, и без земской рати, без лапотных воинов обойдемся» раздумывал Борис. А наградит Господь нас победой, значит меня наградит, значит со мной Бог!»