окружение, подмял под себя одного мурзу, сшиб грудью коня другого и занес клинок над головой хана. Хан визгливо закричал что-то, поднял руку, защищая голову от удара. Но в это время татарская стрела вонзилась Алешке в правое плечо. Он судорожно дернулся, удар, который должен был обрушиться на голову хана, не получился. Сабля скользнула мимо, рубя ханскую руку. А конь уже нес Алешку все дальше и дальше, и никакая погоня не могла его нагнать.
Битва не получилась. Раненый хан вышел из боя. Его отвезли в Коломенское. Татары, преследуя отступающих русских, подкатились к деревянным стенам гуляй-города, и здесь закипела последняя схватка. Русские пушкари зарядили пушки, пищали, раздули фитили, пальнули из всех орудий. Татары смешались. Дворянская конница, пользуясь замешательством степняков, вновь выехала из-за укрытий гуляй-города и снова сшиблась с татарами. Крымцы вновь пересилили, снова насели на гуляй-город. Снова пальнули орудия русских. Бой шел ровно. Ни одной стороне не удалось взять верх. Воеводы русские стояли в обозе и пересуживались между собой: стоит ли сейчас поднять все войско и двинуть на орду? Слава Богу, силы были, но и крымцев немало, а с ними турские люди из Белгорода и Очакова, и ногаи всей ордой пришли.
Нет, решил Годунов. Пождем утра. Оно вернее, куцы на ночь глядя затевать свару? Крымцы сейчас не всей силой здесь. Многое войско их стоит в Коломенском. Так и нам силы тратить не гоже. Пождем.
Воеводы одобрительно качали головами. Спорить с правителем они не решались. У всех на уме было угличское дело, судьба Нагих.
Вот так слово противное молвишь, рассуждали они, возьмут тебя ночью на усадьбе твоей, да и отправят далече, к студеному морю, а либо в пермскую страну, туда, где югра с самоедами на собаках ездят и кости режут.
Бой кончался. Татары, не одолев укреплений гуляй-города, уходили в сторону Котлов. Но и здесь они не задержались. Прихватив с собой все, что было можно и пустив в дым избы мужиков-смолокуров, они откатились к Коломенскому.
Десятник Ахмед, уже как выезжали из Котлов, заметил за тыном на огороде, что вроде как сарафан белеется. Слез с коня, раскачал колья, пролез за тын и видит девочка сидит за тыном, прижалась в западинке, прячется.
Э! сказал Ахмед. Вот и моя добыча. Отвезу домой, будет в доме прислуживать, а вырастет, так ежели красовитая будет туркам продам, а ежели нет на виноградник отошлю работать.
Он подхватил девчонку поперек живота и потащил с собой. Бросил ее на загривок коня, сам привычно вскарабкался в седло и поехал не торопясь в сторону Коломенского, благо преследования не было. Девчонка из всех сил вцепилась в конскую гриву и сидела не шелохнувшись. Коню это не нравилось, он крутил головой, закидывал морду кверху, тихонько ржал. Татарин осердился, стукнул девочку по уху, выругался зло. Девчонка заплакала, закричала страшно и вдруг сорвалась с коня, упала на дорогу и, вскочив, побежала что есть мочи по огородам, по межам в сторону Москвы-реки.
Ит! взревел татарин. Стой, собака!
Подняв коня в намет, он пустился следом. Девчонка бежала что есть мочи, но далеко ли уйти пешему от конного? Вот татарин нагнал ее и уже перегнулся с луки седла, выставил пятерню, чтоб схватить беглянку за шиворот, но в этот миг навстречу ему поднялось как из-под земли страшное лицо уруса. Конь татарский шарахнулся в сторону, не удержался на гряде и грохнулся оземь на бок, да так, что десятник Ахмед вылетел из седла и разбил голову о межевой камень. Не видать ему больше своего виноградника!
Алешка Воротынский, раненный татарской стрелой, доскакал до берега Москвы-реки и здесь не выдержал, сполз, с коня и, тщетно стараясь унять кровь, льющуюся из раны, залег между гряд капустных, а коня отпустил, побоялся, что крымцам достанется, а так может, до своих добежит. Тут и наехал на него татарский десятник, да только Алешка слово такое знал скажет, и конь как чумовой в сторону шарахается. Вот и сгинул десятник, будто и не бывало его. Алешка подошел к мертвому татарину, пошарил в сумах, перекинутых на чересседельнике под попоной (конь валялся тут же со сломанной ногой), срезал с пояса татарина кошель с монетами, хотел взять кафтан ордынский, да он весь кровью перепачкан. Тьфу, гадость! Ну ладно. После этого Алешка отковылял к берегу реки и сел там на песок у воды. Ему стало худо, голова потяжелела и сама собой клонилась к земле, раненое плечо болело все сильнее и кровь продолжала идти довольно сильно. В глазах мутилось, блещущая голубая гладь реки под уже вечереющим небом расплывалась тысячью бликов и неслась куда-то, а куда? Алешка сидел-сидел у воды, а потом и завалился набок, и головой в мокрый песок.
Вечер стлался над пустынными равнинами
Замоскворечья. Все, что было здесь живого сгинуло, сгорело в пламени татарских пожаров и развеялось в дым над притихшей, посуровевшей Москвой. Московский царь Феодор Иоаннович, последний, слабоумный царь великой и древней династии, лежал под медвежьей шубой, так как с утра, по обыкновению, занемог, на широкой лавке в горнице у своей жены Ирины, родной сестры правителя Годунова. Ирина сидела тут же, на лавке, у изголовья царя и читала по большой, в кожаном переплете с золотыми застежками и эмалевыми бляшками книге, Жития святых. Она только что прочла о мученичестве одного из первых христиан, которого, как явствует из описания и жгли огнем, и поднимали на дыбе, и колесовали, а потом отрубили голову и тело бросили на съедение диким зверям. Пока дело шло о пытках и мучениях, царь Феодор Иоаннович помалкивал и только сопел под своей шубой. Но вот великомученика привели и поставили пред очи некоего могучего ересиарха, и ересиарх, увидев, в сколь жалком положении находится святой, насмешливо сказал ему: «Ты ли возомнил себя посланцем Господа?» На что не дрогнувший святой ответил: «Не мы выбираем участь свою, но Господь все видит, все слышит, без него же ни один волос не упадет с головы моей. Он только есть мне суд и правда». Ересиарх, услышав эти слова, захохотал прегромко и воскликнул: «Что ж, ты скоро предстанешь пред Его судом, ты сам этого хочешь!» И взяли несчастного мученика и, надев на него ошейник железный, повели его в изгородь к львам и тиграм, но те не тронули его. Повели его в клеть к шакалам и гиенам, но и те расступились перед ним. И бросили его в водоем к крокодилам, прежде измазав кровью убитой свиньи, но и крокодилы не тронули его. И тогда повели его в место, где содержались прокаженные, и сказали им: «Вот святой! Он говорит, что Господь послал его. Если это так, он излечит вас». И приползли к нему прокаженные со всех сторон, и стали касаться его и тереть об него свои язвы, и целовать его, и говорили: «Излечи, излечи нас словом Господним!» Он же отвечал им: «Не я, но только единый Господь может излечить вас. Молитесь Ему, покайтесь во гресях ваших и будете прощены».