Открытие существования ледникового
периода, установление эволюции организмов, теория клетки и эмбриология, действие лейкоцитов, сказал Деккер.
Соотношение 3:2, сказал Клаф, подтверждение исторического оптимизма статистикой.
Да-да, ухмыльнулся Деккер. «Человечество, развиваясь, совершенствуется».
Вы не согласны? спросил Клаф.
Мне ближе эмпирическое, а не умозрительное восприятие, поэтому я не верю проповедникам вообще... «Они потихоньку пьют вино, а вслух проповедуют воду...» Это Гейне.
Среди них есть и искренние люди...
Они-то и опаснее всех, сказал Деккер. Что может быть страшнее искренних заблуждений?
Последнее время, сказал Клаф, у вас по ночам свет в окнах... Или вы спите при свечах?
Ад, грех, откровение в духе св. Иоанна, всё это было изобретено ночью, в бессонницу... Но стоит лечь на землю, вытянуться, посмотреть в небо и самое ужасное становится смешным, жизнь наша вечной, а мир прочным... Деккер лег навзничь, положив руки за голову, глянул в чистое синее небо и, вздохнув, улыбнулся...
О. Григориус исповедовал послушника. Исповедь эта была лишена ритуала и напоминала обыкновенную беседу старого человека с молодым, который во всем доверяет старшему. На чисто выбеленных стенах висело две гравюры Рафаэля, между ними распятие. На маленьком столике лежала Библия в старом кожаном переплете. На подоконнике стояли горшки с цветами.
Во время вечерней молитвы, подавленно говорил послушник, я чувствовал радость, какой давно уже не испытывал. А когда вышел во двор, мне опять стало страшно. Я знал, что не засну, и стал читать. Но я не находил утешения в Писании. Временами оно вызывало во мне даже раздражение. Тогда я почувствовал себя таким усталым, что отложил книгу и лег. Но уснуть не смог. Через некоторое время я услыхал над головой стук, потом начался шум, и я почувствовал, что дрожу. Кругом был такой шум, словно столкнулось много ветров, и тут кто-то взял мое левое запястье и так держал меня. Я посмотрел и узнал его. Это был Он. Иисус. Он говорил со мной, но о чем не помню, и что дальше было, тоже не помню. Очнулся я сидящим на кровати. Меня трясло, я даже подумал, что заболел... И вспомнить ничего из этого, о чем Он говорил со мной, я так и не смог. Это было хуже всего.
Филипп, помолчав некоторое время, сказал о. Григориус, ты мне веришь?
Я люблю вас, отец, ответил Филипп.
Тогда слушай.
Старик подошел к полке, взял книгу, раскрыл ее и прочел описание одного из видений человека, о котором в ней рассказывалось.
Это жизнеописание Беме. Ты брал у меня эту книгу? спросил о. Григориус.
Да.
Всё, что ты мне сейчас рассказал, ты вычитал отсюда.
Нет, сказал Филипп.
То, что ты мне рассказал неправда, твердо и резко сказал о. Григориус.
Как неправда? удивленно, но прямо Филипп посмотрел в глаза своему наставнику.
Для обмана нет запретного. Господь создал жажду для алчных... Иди, я сделаю всё, чтобы помочь тебе, он перекрестил Филиппа, а тот, наклонившись, поцеловал его руку.
О. Григориус и настоятель монастыря о. Мартин широкоплечий, со скуластым крестьянским лицом шли по тропе среди выгоревшей сухой травы. Был белый знойный полдень.
Вы не огорчитесь, если этот разговор я начну здесь? спросил настоятель. Для этого я вас и позвал с собой, собственно.
Я слушаю вас, сказал о. Григориус.
На ваш трактат и приложенное к нему послание получен ответ, сказал настоятель. Вас не одобряют, и вами недовольны.
Моя судьба не беспокоит меня, сказал о. Григориус. Под угрозой святость христианства. Крест в глазах многих не без оснований превращается в символ стяжательства. Надо спасать веру, а вы спасаете свою власть... Церковь разлюбила человека... Надо полюбить его снова... Церковь не может существовать, потакая тем, кого Иисус изгнал из храма, превращенного торгашами в базар. Пусть в момент душевного разброда многие ищут успокоения в рационализме и науке... Мы же должны ждать, пока, устав и разочаровавшись, люди снова нас позовут. А они позовут. Я верю, ибо человек беззащитен.
Значит, катакомбы? с усмешкой спросил настоятель.
Да, если потребуется, опять катакомбы, с жаром воскликнул о. Григориус.
Страх ваш понятен. Вы слишком долго жили затворником. Но как совместить с вашей честностью донос на меня о том, что я приютил в монастыре чуть ли не алхимиков и чернокнижников...
Я растоптал бы ногами их лабораторию, с неожиданной злобой сказал о. Григориус.
Господи, как у вас злобой глаза сейчас сверкнули, сказал настоятель. Сейчас не XVI век... «Катакомбы»... Мы должны жить в том мире, какой существует.
Сейчас мало кто верит тихо и кротко, продолжал о. Григориус. Даже собственные видения сейчас заимствуют из книг, и означают они не веру, а нервное состояние умов, материализм и гордыню... То же и в нашем монастыре... Унижение, солдатская муштра и дурная пища могут родить среди монахов мечты только гордые и злобные...
Наш метод воспитания, уже сухо и чуть ли не враждебно сказал настоятель, включает воспитание воли, умение ограничить, обуздать себя, подавить мысль. Ибо вера это чувство...
Тот, кто боится Бога, может его возненавидеть. Костры инквизиции готовили нынешнее нашествие науки и рационализма.