Став спиной к старому дубу, так похожему на того древнего защитника Уголька, зверь приник к земле и приготовился.
Когда выскочили шавки: рексы, полканы и прочие холеные баловни человека, они встретили не по запаху грозного противника. Был он чёрен и в пятнах, как кровавая ночь, лохматый, как медведь, злобный, как голодный волк. Длинная всклокоченная шерсть придавала его крупному телу ещё больший объём. Он утробно рычал, как сошедшая наземь грозовая туча, зубы скалились, глаза не моргали, напружиненные лапы приготовились к прыжку.
Замерли шавки в сомнении, иные попятились, схватив молнию его глаз. Молодой пёс, демонстрируя свойственное его возрасту безрассудство, нагло и самоуверенно приближался к лесному охотнику, одновременно призывая стаю за собой.
Зверь не шевелился, словно шерсть корнями держала его в земле. Он терпеливо ждал.
И вдруг грянул гром. Добыча не успела отпрянуть и была укушена в тощее брюхо. Собаки, устрашённые жутким зрелищем, пришли в смятение: беспорядочно забегали и разлаялись, а зверь, укрываясь этим лаем и визгом умирающего пса, умчался прочь.
Но погоня возобновилась. И хотя все гончие оказались у зверя за спиной, он по-прежнему находился в кольце другого, куда более грозного врага. Испугать собак второй раз ему не удастся, устрашить человека и подавно. Пути отступления отрезаны, остаётся лишь дать врагу бой.
Поначалу ему не переступали дорогу. Лес благополучно укрывал приёмыша от слабых людских глаз, тугих ушей и совсем уж бесполезных носов. Но только зверю показалось, что неизбежная смерть в погоне за ним начала отставать, раздался выстрел. Свинец ужалил в грудь, и боль тяжёлой волной захлестнула зверя, поглотила разум и швырнула с обрыва. Дальше тело действовало в отрыве от сознания. Оно боролось с водой и снова бежало. Оно умирало, но отказывалось умирать. Лапы несли по листве и камням, по земле и асфальту. Вот что-то жутко ревёт и стремительно проносится мимо, вновь возникает и теперь уже не смолкает раздражительный шум. Кто-то пытается его схватить. Зверь скалится, противится из последних сил и умирает.
Пёс просыпается, его будит резкий неприятный запах. Вторым чувством пробуждается слух. Он слышит голоса и шаги. Но звуки для него бессмысленные, он не распознаёт их, словно прежде не умел слышать. Последним пробуждается зрение. Пёс видит низкую лампу, закрытую дверь с маленьким стеклянным окном, белый стол и себя в кровавых бинтах. Всё это незнакомо ему, в том числе собственный облик. Пёс пытается шевельнуться, но не помнит, как это правильно делать. Его конечности беспорядочно вздрагивают, а затем искра разума угасает. Он возвращается в темноту, из которой пришёл. В ней он пребывает бесконечность, а когда бесконечность заканчивается, в темноте возникает просвет, разум крепнет и возвращает контроль над животным. Это больше не лютый зверь: сил в нём как у слепого щенка, злости же нет совершенно. Он покоен, как тихое море, он не знает тревог они были до его рождения. Джек родился сегодня и ему только предстоит научиться ходить.
Мало-помалу он набирал силу. Сначала ходил с остановками, но вскоре сумел и побежать. Новым хозяином ему стал женатый мужчина. Их семья направлялась в город, когда дорогу машине преградил умирающий зверь. Неволей остановились, а как рассмотрели, уже не смогли отмахнуться. Жило семейство в соседнем селе, но не близко от мест, где прежде орудовал вор. Здесь его не знали, здесь он мог начать новую жизнь.
Их дом был просторным, чистым, всегда убранным. На подоконнике неизбежно лежала полосатая кошка мать половины окрестных котов. Её старший сын предпочитал котельную, где ещё новорождённым котёнком грелся в картонной коробке. Младший гонялся за воробьями, а двое-трое вечно голодных сводных братьев караулили входную дверь на порожках, чтобы в удобный миг проскользнуть в дом. Одна собака сидела на цепи в переднем дворе, другая, помельче, играла с хозяйскими детьми и гонялась за ними, когда они катались на велосипедах. Была ещё одна цепь: железной змеёй она таилась в пыли заднего двора, а её тёмная разверстая пасть терпеливо выжидала. Цепь умеет ждать, она переживёт любую собаку.
Джека не спешили сажать на цепь, ему дали время обжиться, освоиться много больше времени, чем того требовали его телесные раны. Поначалу он был слишком слаб, чтобы противиться заботам, когда же вполне оправился, благодарность в нём пересилила закоренелый страх. Он доверился новым хозяевам и принял себя частью нового дома. Несмотря на все пережитые страдания, он не разучился доверять. Беззаботно, как когда-то давно, в другой жизни, он играл с детьми и собаками, а новое кошачье поколение уютно дремало в его густой шерсти. Лишь иногда рычал он по привычке и вздрагивал, когда жестокое прошлое вторгалось в его неспокойный сон. Тогда, слыша завывания ветра и перестук ветвей за окном, он резко отрывал голову от тёплого ковра, но затем взгляд его прояснялся, а глаза увлажнялись.
Когда Джека повели на задний двор, он воспринял это с честью и большой ответственностью. Теперь эти добрые люди под его опекой, он будет верно служить, отплачивая им добром за добро.