«Вот помощник!» умилялись соседи, наблюдая, как кружит вокруг птицы щенок, с индюков глаз не спуская, да мешкающих к стае подгоняет. Всё работу забрал Уголёк, оставив старику только сладкую дрему на пне. Откроет тот, бывало, один глаз на месте индюки, неусыпно следит щенок и дальше спит.
И так крепко однажды уснул, что не услышал далёкого тявканья. Лаял щенок, изливался, потому что свалился индюшонок в канаву и, как ни старался, не мог высвободиться из вязкой грязи. Трусил по-над канавкой Уголёк, не решаясь ни спуститься, ни оставить индюшонка в беде. Распугал прочих индюков, сбил дыхание, а всё не отзывался старик, не спешил помогать. Пытаясь выбраться, неловко взмахнул отяжелевшими крыльями индюшонок, не удержался на скользкой опоре и завалился набок. А подняться не мог и, подняв голову над грязной водой, стал неистово горланить.
Тут не выдержал Уголёк, скатился в канаву, подцепил индюшонка за шею и, пятясь, начал из грязи выволакивать. И пока тащил, тот успокаивался, и на верху, на сухой земле, вконец притих. Кончив дело, побежал к старику Уголёк, теперь со спокойным сердцем и не за помощью за похвалой. Но проснулся старик, посмотрел на щенка внимательно и вдруг погрустнел.
Что же ты натворил, Уголёк? спросил он без укора, но с большой тревогой.
А тот и рад был показать.
В лес веди, тем же днём велела старуха. Пусть теперь своей шеей платит.
Не хотел он, возражал старик. Не иначе помочь пытался.
Вот помог так помог! Говорила на цепь сажай! Хотя оно дурное такое, всех курей бы передушило!
Да из канавы индюшонка тащил он, потому и грязный как чёрт! Помочь хотел! Чего непонятного?!
Небывало такого, чтоб индюки сами в канаву падали! Твой чёрт его же и запугал, а то и сам толкнул!
Что такое мелешь?!
В лес веди говорю! А не хочешь, так я и сама справлюсь.
Отмахнулся старик от старухиной глупости, вышел в сени, сел на приступок и призадумался. Жалко щенка, но поделать нечего: провинился плати, таков суровый деревенский закон.
Скулил Уголёк, упирался лапками, опрокидывался набок и вновь тщетно пытался удержаться на уютном дворе и милом свете. Не разжимал старик крепких узловатых пальцев, не выпускал жестокой бечевы, так больно врезавшейся в нежную щенячью шею. Бечёвка проволокла Уголька по узенькой тропинке через огород, мимо опустевшей конуры Полкана, через задний двор, мимо колодца и курятника, через перекошенные ржавые ворота и мимо мусорной кучи за ними. Бечёвка протащила Уголька через просёлочную дорогу и ослабила немилосердную хватку только в подлеске.
Уголёк не мог отдышаться. Осязаемый страх отступил, но не ушёл далеко. Смотрел щенок на старика и не понимал: зачем привели его в это страшное место, отчего тащили силком, когда он бежал бы за хозяином и добровольно. Непонимание пугало Уголька, он дрожал и пытался высвободиться из мучительного захвата.
А старик держал другой край бечевы
и медлил. Оглянулся на задний двор, посмотрел в любящие и напуганные щенячьи глаза, тяжело вздохнул. А затем прикоснулся к щенку в последний раз снять удавку.
Уходи, Уголёк, ступай прочь из села. Ищи себе других хозяев, ищи в другом месте счастья. Не возвращайся. Ибо узнаёт старуха, что пощадил я тебя, ненадолго среди живых останешься.
Не слушал его Уголёк, да и не понимал, и покуда говорил старик, напротив, повеселел, из петли освободившись. Робко, но уже смотрел он в сторону дома, быстро забывая страх и обиду на хозяина.
Ну же, дурень, иди прочь! свирепел старик. И потому как не слушался Уголёк, пхнул его ногой.
Вновь обеспокоился щенок. Но чем бы ни прогневал он старика, веры в его милосердие не оставил. Потому, склонив голову и поджав хвост, потрусил к дому.
Но тут с силой топнул хозяин; громко хрустнула ветка под его каблуком.
Убирайся!
Отскочил в испуге щенок, да так и замер, не поднимая головы, но и не убегая.
А старик, покачав тяжёлой седой головой, поплёлся возвратной дорогой. Пересёк задний двор, миновал огород и скрылся в доме, так ни разу не обернувшись.
Не знал Уголёк, как быть, куда податься и как жить за пределами дома, частью которого себе полагал. Он тихонько поскуливал и дрожал, и просидел в подлеске недобрый час, пока жуткий скрип и перестук потревоженных ветром ветвей не поднялись на вершину его страхов, погнав прочь из родных краёв, как того против воли и требовал старик.
Недолго бежал Уголёк, ибо коротки и слабы были его детские лапки. Но и то оставленное за хвостом расстояние мнилось ему пугающим, столь великим, что пройти его можно было лишь однажды и в одном направлении. Не было пути назад, эту истину Уголёк ощутил с первыми прыжками: она колола ветвями бока и резала холодными камнями пальцы. Чем дольше бежал щенок, тем тяжелей становилось это знание, оно давило к земле, отбирало последние силы.
Инстинктивно пытаясь вернуться в прежний уют, Уголёк выскочил к дороге и побежал по обочине. А затем вдруг остановился из асфальта впереди будто прорастала чёрная шерсть. Это неожиданное наблюдение отвлекло щенка от тяжёлых переживаний. Смело и с любопытством подошёл он к странному месту. Среди шерсти он различил лишь остатки перемолотых колёсами костей. Полную картину ему поведал запах. И тогда дикий ужас швырнул его в лес, а шум проезжающей машины словно бичом подстегнул страхом. В слабых лапах ещё оказались силы.