В кабинете словно вымерли. Даже перо секретаря замерло над бумагой. Велибин, с видимым усилием проглотив ком ярости, продолжил, сбросив сладковатые нотки:
Нет, полковник. Хочу спросить: ты скупал огнестрельное оружие? Не отрицай этим лишь усугубишь вину. Зачем?
Я выдержал паузу, давая возможность каждому слову быть услышанным.
Во-первых, начал я мерно, Да. Я скупал оружие. Подтверждаю. Пауза. Во-вторых голос мой стал холодным, как лёд, прошу вас не тыкать. Не припоминаю, чтобы мы с вами пили на брудершафт или делили одну жрицу любви. Пауза длиннее, тяжелее. В-третьих я сделал шаг вперед, и мой взгляд впился в него, жесткий, не отводящийся, обращайтесь ко мне, ваше сиятельство. И никак иначе. Лишь после того, как государь император именным высочайшим указом лишит меня титула и достоинства, каждое слово отчеканивалось, вам будет позволено обращаться на «ты». Я изложил достаточно доступно, ваше превосходительство?
Я стоял, не мигая, упираясь взглядом в Велибина. В том взгляде читалось все: спокойное равнодушие, презрение крошечное, но острое, как игла. В кабинете воцарилась не просто тишина мертвая тишина. Казалось, даже воздух перестал двигаться. Велибин замер, его лицо было пунцовым, а в глазах бушевала бешеная ярость, смешанная с шоком.
Да ты! Да я! Велибин буквально захлебывался от бешенства, слюна брызгала из уголков рта. На каторгу пойдешь, сволочь продажная! Да я сгною тебя! Разотру в порошок! В пыль! Он орал еще с минуту, выкрикивая отборные ругательства и невнятные проклятия, лицо перекошено,
жилы на шее надулись. Вскочив из-за стола, что есть мочи грохнул кулаком по столешнице чернильница подпрыгнула, забрызгав бумаги. Наконец, свалившись обратно в кресло, он тяжело задышал, как загнанный бык, вытирая платком пот со лба и трясущимися руками поправляя ворот вицмундира, ставшего неожиданно тесным.
Когда хриплый голос зазвучал снова, в нем уже не было прежней истерики, лишь холодная, смертельная усталость и ненависть:
Следствие располагает неопровержимыми доказательствами он делал паузы, чтобы перевести дух, что вы сбывали оружие врагам Империи. Тому самому Хайбуле. Велибин поднял на графа мутный, полный ненависти взгляд. На основании совокупности представленных доказательств ваша вина в государственной измене и содействии врагам Империи считается доказанной.
Он выпрямился, пытаясь вернуть себе тень достоинства, голос набрал металлическую твердость:
Вы подлежите немедленному взятию под стражу и препровождению в Петербург для окончательного рассмотрения вашего дела Главным Военным Судом. Велибин с силой ударил по столу ладонью, уже не кулаком, словно ставя точку: Взять его! Определить в камеру строгого содержания! Без права какого-либо сношения!
Ваше превосходительство, вы не можете арестовать меня. голос мой был твёрдым и подчёркнуто почтительным. Мой арест, помешает исполнению дела государственной важности.
Вы сомневаетесь в моих полномочиях, полковник? Велибин на удивление спокойно отреагировал на мои слова.
Я повторяю, ваше превосходительство, дело государственной важности, вы сознательно пытаетесь препятствовать в его исполнении. Вложил в слова всю тяжесть последствий.
Мои доводы разбились о каменное спокойствие Велибина. Он даже бровью не повёл.
Поручик, выполняйте приказ!
Поручик погодите. я подошёл вплотную к столу и, достав свой именной жетон, положил на стол.
Велибин с минуту смотрел на мой жетон, как на ядовитую змею. Хотел взять его в руки, но я не позволил. Продемонстрировал его перед самым носом, позволив рассмотреть все подробности.
Надеюсь у вас нет больше вопросов ко мне? вложил в слова всю силу своего статуса.
Я положил жетон в карман и щёлкнул каблуками.
Честь имею. развернулся и пошёл к выходу, в полной тишине, чувствуя, как в моей спине взгляд Велибина пытается прожечь дырку. Броня моего жетона надёжно охраняла меня. По крайней мере сейчас.
Выйдя из здания сразу наткнулся на Лукьянова, нервно курившего у входа.
Пётр Алексеевич, как всё прошло? кинулся он в тревожным ожиданием.
Всё прошло в рабочем порядке, с минимальными потерями. устало улыбнулся я, чувствуя как перенервничал.
С вас сняли обвинение?
Пока трудно судить, уверен продолжение последует, но это не важно. Главное довести начатое дело до конца.
После обеда в гостинице с Лукьяновым я уединился в номере. Мысли крутились вокруг одного: как уговорить Хайбулу подписать мирный договор хотя бы на три года с генерал-лейтенантом Мазуровым, начальником Кавказской линии. Мазуров был минимальным чином, имевшим право заключать подобные соглашения пусть и с последующей ратификацией командиром Кавказского корпуса, генералом Геллером. Этот договор был краеугольным камнем всей моей миссии. С него и следовало начинать.
Вечером, в моем номере, за чашками чая, мы с Лукьяновым обсуждали отряд ротмистра Малышева и туманные перспективы ССО. В дверь вошел Куликов. Молча поздоровался, сам налил себе чаю и устроился в кресле, погрузившись в тягостное молчание.
Жан Иванович, не выдержал наконец Лукьянов, может, просветите нас насчет дальнейшей судьбы Петра Алексеевича?